березового сока со вкусом сыроежек и коробку улиток в сахаре. Сказала, что сегодня какой-то праздник, который мы, как представители темных неприрученных природных сил, должны отмечать. Соврала, наверное. На самом деле, поди, хотела похвастаться, что к ней снова стал леший захаживать. Нужен он мне. Старый пень. Сок выпили, улиток съели. Дала ей банку варенья из волчих ягод. Дура.'
– А что-нибудь поближе к сегодняшнему дню есть? – потянулся к дневнику Агафон.
– Сейчас посмотрю, – торопливо залистал страницы Иванушка. – Ага. Вот. 'Пятое августа года бархатной лисицы. Опять – двадцать пять. Не писала в дневнике целых две недели – царевичи всякие косяками так и прут, так и прут…'
Иванушка смущенно закашлялся.
– Давай, я лучше дальше поищу.
– Нет-нет, читай-читай, – вытянул у Ивана тетрадь чародей и продолжил:
– '…так и прут. Сезон у них, что ли? И всех обстирай, помой, покорми, на путь верный направь, и что тебе за это – ни слова благодарности. Естественно, не удержалась, съела парочку. Не то, чтоб шибко хотелось, а просто так, из принципа. Кикимора есть не стала по причине своего отсутствия в свадебном путешествии с лешим на юге Колдобистой пустоши у Комариной трясины. И нисколько мне не завидно. Чтоб она там ноги переломала, коза с маникюром.'
– Нет, а самое последнее?
– Ага, вот. Добрался, наконец. 'Десятое сентября года бархатной лисицы. Сегодня мне повезло. Пришли какие-то замурзанные дети, две штуки, говорят, что заблудились, хотя по глазам видно, что мачеха в лесу бросила. Хотела съесть сразу, но мальчик просто тупой оказался, на лопату сесть не умеет – то ноги растопырит, то чуть не стоймя встанет. Чему их теперь в школе учат? Пришлось пока покормить, чтоб не ныли, положить спать, а пока дрыхли, спиногрызы чумазые, я выход придумала. Я этому дурачку личным примером покажу, как надо на лопату правильно садиться. И тогда уж не отвертится. Недаром кикимора моему уму завидует и говорит, что у меня не голова, а пустой котел. Что хочешь варит, значит. А девочку я точно сварю. Пойду, укропу надергаю.'
– Все? – тревожно заглянул в тетрадь Иванушка.
– Все, – подтвердил Агафон.
– Так я не понял, она их съела, или нет?
– Не написано, – пролистал оставшиеся десятка три страниц маг. – Наверное, съела. А, может, и нет. Главное то, что по магическому календарю год бархатной лисицы был пять лет назад. И с этих пор она в своем дневнике больше не писала.
– А сейчас какой год по вашему календарю? – полюбопытствовал Иван.
– Сентиментальной змеи.
– Интересно… – Иванушка достал оставшиеся тетради – суди по цвету и степени замызганности, еще старее этой, и осторожно сложил их на стол. – Интересно, а Бабы-Яги могут умереть?
– Умереть-то? – Агафон почесал в затылке – то ли от задумчивости, то ли от грязи. – Могут, конечно. Кто угодно может умереть, если он не бессмертный.
– А что – и бессмертные бывают? – помимо воли заинтересовался Иван.
– Бывают, – мгновенно помрачнел Агафон и тут же сменил тему. – Ну, так мы мыло, полотенца и прочую разность ищем или нет?
– Ищем, – вздохнул Иван, отколупнул засохшую корку грязи с носа и полез дальше в сундук.
Но все, что ему удалось из него извлечь, было две выцветших юбки, серый с розовым (когда-то черный с красным) половик, несколько платков неопределенного цвета и материала, дырявый валенок без пары, доисторический зипун, который не стала доедать даже моль, треснувшую костяную ногу в калоше и с прорехами дождевик из промасленных лягушачьих кож.
– Ладно, переходим к сундуку номер два, – волшебник с грохотом столкнул опустевший, но не намного полегчавший сундук на пол и вынул щепочку из дужки запора, куда обычно навешивают замок, нижнего сундука.
– Постой! – прошипел Иван. – Это ты так сундуком по полу грохнул, или мне показалось?
Агафон замер, как был, согнувшись над крышкой.
– Что?
– Что-то стукнуло. На улице, вроде.
– Что?!..
Волшебник бросился к окну и окаменел.
Даже через пыльное, занавешенное паутиной стекло было видно, как отряд из полутора с лишним десятков человек, одетых в черную форму с черным матовым панцирем, на груди которого светлело нечто, похожее на череп и кости, вышел из леса. Они медленно, настороженно оглядываясь по сторонам держа шестоперы наготове, продвигались в сторону центра Бабы-Ягинной усадьбы – избушки на курьих ногах.
– Умруны!!!.. – отчаянно схватившись за голову, чародей шепотом взвыл и сполз по стене на пол. – Умруны!.. Я пропал!.. Я погиб…
Иванушка тоже замер.
Двое безоружных людей не смогут противостоять шестнадцати солдатам. Живой из которых только один. Как говорила когда-то Ярославна, бывают покойники, бывают не покойники, а бывают беспокойники. Как можно убить того, кто уже мертв?!..
Спокойно, спокойно.
Думай.
Как поступила бы на моем месте Сеня?
Сеня?..
А очень просто.
– Не паникуй! – энергично зашипел на впавшего в полную прострацию чародея Иван и для убедительности схватил его за шкирку и встряхнул. – Быстрей, помоги мне!..
Черная масса безропотно осталась стоять на улице.
По ступенькам поднялся только сержант из живых и почтительно постучал в занозчатую дверь.
– Кто та-ам? – из-за двери донесся отвратительно-скрипучий голос.
– Сержант гвардии его царского величества Царя Костей. По делу государственной важности.
– Пра-ха-ди-и, – проскрипели ему в ответ. – Не за-а-перта.
Сержант снял черный, матово поблескивавший в лучах вечернего солнца шлем и вошел.
В пыльной, грязной, затхлой до невозможности комнате сидели на сундуках у стола две старухи – такие же пыльные, чумазые и затхлые, как все, что их окружало. На столе без скатерти (впрочем, не исключено, что ее просто не было видно под слоем грязи и копоти) стоял самовар, не чищенный, похоже, со дня изготовления и две разнокалиберные кружки на щербатых блюдцах. Рядом с самоваром красовалась кривобокая банка с темной, плотной, вязкой массой внутри, от одного взгляда на которую выпадали пломбы из зубов. Сразу видно – домашнее варенье. Под столом стоял мешок, набитый тыквами.
Лицо одной старухи обезображивала огромная черная, сочащаяся кровью бородавка на весь лоб, другой – с десяток таких же, но помельче.
Обе они улыбались.
На лицах своих солдат он видел улыбки более жизнерадостные, чем эти.
У старухи с десятком бородавок из-под изодранного подола болотного цвета юбки торчала костяная нога. Второй, в валенке, она мерно покачивала, дуя на чай в треснутой кружке без ручки.
– Зачем пожаловал, кажи, солдатик, – проскрипела старуха с костяной ногой и оскалилась.
– А вы кто? – подозрительно оглядел он хозяек.
– Я – Баба-Яга, костяная нога, с печки упала, ногу сломала. А это – сестра моя, кикимора.
– Сержант Хрясь, – представился еще раз солдат, огляделся по сторонам, и, прищурившись подозрительно, спросил:
– Бабушки, а почему вы живете одни в лесу?
– А это чтобы гости к нам не ходили, дитя мое, – отозвалась та, которая назвала себя Бабой- Ягой.
– Бабушки, а отчего у вас так грязно в доме?
