– Сказал, – меланхолично ответил Шурф. – Не уверен, что всё; то есть, не первый год зная сэра Джуффина Халли, совершенно уверен, что далеко не всё. Но довольно важную, как мне кажется, часть. Он считает, что дело плохо, потому что ты полюбил это наваждение. Всем сердцем, как когда-то полюбил Ехо, Мир и, в той или иной степени, всех нас.
– Не то чтобы такая уж страшная катастрофа, – растерянно откликнулся я. – Я много чего люблю всем сердцем, сам знаешь. И до сих пор оно отлично всё это вмещало. Ну, будет там теперь одним зачарованным поездом больше, тоже мне горе… Или Джуффин думает, я так сильно полюбил этот поезд, что захочу любой ценой туда снова вернуться, хоть на цепь сажай? Это даже отчасти лестно. Но я не настолько буйнопомешанный. Зато впечатлительный. По крайней мере, прозрачные руки произвели на меня очень сильное впечатление. Может, конечно, я когда-нибудь начну думать, что это было красиво и романтично. Но для этого годы должны пройти. Много лет!
– Если я правильно понял, дело не в том, захочешь ли ты снова покататься на этом поезде, – вздохнул Шурф. – Сэр Джуффин считает, что с тобой вполне можно договориться. На худой конец надёжно запереть. Проблема в том, что ты очень хочешь, чтобы этот поезд был. Поэтому поезд будет, куда он денется. С твоей волей поди поспорь.
– А разве это проблема? – удивился я. – Ну поезд, подумаешь. Проезжает иногда через безлюдный пустырь. Очень красивое зрелище; ладно, допустим, для неподготовленных зрителей не красивое, а пугающее. Но ничего такого, чтобы нельзя было пережить.
– Да не в зрителях дело. А в том, что ты теперь очень прочно связан неизвестно с чем. Как невежественный заклинатель, призвавший демона, не озаботившись узнать заранее, как его, если что, обратно домой отослать.
Я хотел – то ли содрогнуться от такого сравнения, то ли наоборот, начать спорить: мой поезд не демон, он не опасный и никому не мешает, катается себе по Вселенной, причём в основном по её вымышленным частям, а в Ехо всего на пару минут иногда появляется, не о чем говорить. Но не успел ни того, ни другого, потому что глаза натурально сами закрылись, и я уснул – сидя, посреди интереснейшего разговора, как околдованный. Ужас, на самом деле. Я так не привык.
* * *К жизни, которая началась у меня после этого приключения, я тем более не привык. Она была, прямо скажем, странная. Отчасти даже приятная – если проводить таким образом несколько суток в год, предварительно как следует упахавшись. На подобных условиях любому понравится спать по дюжине часов кряду, бесконечно ходить по трактирам с друзьями и принимать гостей у себя.
Не то чтобы мне кто-нибудь строго-настрого запретил заниматься другими делами, но от всех остальных занятий я уставал так быстро, что лучше бы вовсе не начинал. Впрочем, от прогулок, гостей и обедов я тоже уставал, настолько, что иногда засыпал, сидя в кресле, умолкая буквально на полуслове, а это уже ни в какие ворота, раньше я, говорят, даже во сне продолжал болтать. Ну хоть в обмороки не падал; впрочем, вру, всё-таки падал, просто не каждый день, а когда окончательно обозлившись на свою беспомощность, начинал колдовать. Магия не то чтобы вовсе мне не давалась, но отнимала так много сил, что я с ног валился – хотел бы сказать, что рыча от ярости, но нет, скорее, уныло бурча под нос проклятия, на настоящую ярость у меня тоже не было сил.
Несколько раз я ходил на Тёмную Сторону, как неопытный новичок, то есть не один, а с сопровождающими. И не потому, что на других условиях друзья меня не отпускали, я сам их звал. Такой осторожный стал, что самого от себя тошнило; впрочем, сэр Шурф уверял, что это называется «элементарный здравый смысл», и так искренне радовался его проявлениям, что я худо-бедно примирился с новым осторожным собой. В конце концов, надо иногда чем-то радовать друзей.
На Тёмной Стороне силы ко мне возвращались мгновенно, даже не верилось, что совсем недавно был таким размазнёй. Я всякий раз просил: «Пожалуйста, давай так и оставим, пусть у меня опять станет много сил», – затем и ходил туда, собственно. Глупо было бы в моём положении не воспользоваться готовностью Тёмной Стороны Мира мне во всём помогать. Оттуда я всегда возвращался полным сил, бодрым, в приподнятом настроении, но это счастье очень быстро заканчивалось. Буквально через четверть часа.
Большим искушением было сидеть там безвылазно, но я не хотел навязываться; положа руку на сердце, просто боялся, что постоянно околачиваясь там в состоянии жалкого попрошайки, могу очень быстро Тёмной Стороне надоесть.
Беззаботное пенсионерское существование задолбало меня настолько, что описать невозможно. Но как покончить с ним, я не знал. И никто не знал. Джуффин и леди Сотофа дружно твердили, что всё в полном порядке, рано или поздно силы вернутся, надо спокойно ждать, сэр Шурф оптимистически их цитировал; в общем, я за всю свою жизнь не получал столько обещаний прекрасного будущего, как за эти полторы дюжины дней. Но на вопрос, когда же оно наконец наступит, ответа ни у кого не было. Только предположения – в диапазоне от «скоро, наверное» до «в самом худшем случае, через пару лет».
Меламори совсем перестала мне сниться, а для нас это был единственный способ поддерживать связь. Я когда-то с лёгким сердцем отпустил её учиться к арварохским буривухам, ясно понимая, что мы расстаёмся так надолго, что можно считать, навсегда: магия изменяет людей куда сильней, чем просто время и опыт, поэтому невозможно даже попытаться вообразить, какими мы станем к тому моменту, когда снова встретимся, и захотят ли эти новые люди иметь дело друг с другом, и оба ли этого захотят. Такая неопределённость мне скорее нравилась, потому что дразнила, всегда держала на взводе, в тонусе, в постоянной трагической и счастливой готовности неизвестно к чему. И когда Меламори подолгу не появлялась в моих сновидениях, я даже отчасти радовался, что она наконец-то учится более интересным и сложным вещам, чем умение прицельно сниться знакомым и удерживаться
