– Кстати, заклинание, заставляющее рыдать, существует, – сэр Шурф чрезвычайно оживился, потому что эрудиция в этом смысле ничуть не лучше воспитания, тоже ничем не вышибешь и не пропьёшь. – Правда, рыдать оно заставляет не самого колдуна, а окружающих. Но способы обратить силу любого заклинания на самого себя придуманы давным-давно…
– Очень интересно, – вздохнул я. – Но это не совсем та информация, которую я сейчас хочу от тебя получить.
– Догадываюсь, – кивнул мой друг. – И не нарочно тяну с объяснениями, а пытаюсь придумать, как бы нам с тобой поговорить наедине.
– А тут у тебя толпы народу? – усмехнулся я, оглядывая пустой кабинет.
– Нет, – без тени улыбки ответил мой друг. – Не толпы. Но мне сейчас надо по-настоящему наедине.
Только тогда до меня наконец дошло. Причём примерно всё сразу. И я снова пожалел, что не умею ни рыдать, ни в обморок. Отлично бы время провёл. А так сиди как дурак и молча понимай всякие невыносимые вещи, которых ни за что не хотел бы знать.
– Существует великое множество способов укрыться от других магов, способных на расстоянии подслушать твои разговоры и прочитать мысли, – бодро говорил Шурф. – Но я не уверен, что они сработают в твоём случае. У вас совсем другого рода связь.
– А в Холоми? – предложил я без особой надежды, лишь бы не молчать.
Но мой друг оживился.
– Это идея! Без гарантий, но гарантий в таком деле вообще быть не может. По крайней мере, в Холоми не работает вообще никакая магия, ни Очевидная, ни Истинная. И когда ты там сидел, даже снов не видел, я правильно помню?
Я молча кивнул.
– Отлично. Сейчас свяжусь с комендантом, чтобы нам открыли и проводили в какую-нибудь пустую камеру. И, самое главное, выпустили потом по первому требованию, а не после специального показательного судебного процесса. А то знаю я это ведомство…
После короткой паузы он поднял меня с пола даже не мышечным усилием, а одним лёгким движением, как ветер поднимает с земли сухие листья.
– Пошли.
Всё опять получилось как с тем Смертным Шаром – сперва я обнаружил, что мы с Шурфом стоим на пороге одного из служебных входов в Королевскую тюрьму Холоми и слушаем, как внутри, с другой стороны двери, скрежещут засовы и гремят ключи, а уже потом подумал, что это какая-то ерунда, вряд ли стены Холоми помешают Агате быть рядом со мной, слушать, о чём говорю, читать мои мысли, жить моей жизнью, мало ли что почти во всём замке, кроме кабинета тюремного коменданта и некоторых подвалов, не работает магия, при чём вообще тут какая-то магия, если мы почти одно существо – я и она. Не в романтическом смысле, а в сугубо техническом, просто из одной материи состоим. Ну или не из материи, не знаю, как это называется, когда ты отдаёшь свою силу, чтобы кого-нибудь овеществить. На самом деле, смешно: сделать могу, а как потом называть результат, не знаю. И как оно работает, тоже понятия не имею. И повторить на бис совсем не факт, что смогу. И так у меня делается почти всё. С точки зрения древних Тёмных Магистров, в магии именно так и надо. Но вряд ли разумно совсем уж безоглядно полагаться на мнение тех, кто бесследно сгинул давным-давно.
Пока в моей голове проносились эти сумбурные мысли и ещё сотня других, не то чтобы шибко разумных, или хотя бы оптимистических, дверь отворилась, и на пороге возник заспанный страж. Неразборчиво пробормотал что-то вроде: «Хорошая ночь, господин комендант приказал, я вас проведу», – запер за нами и потопал по освещённому тусклыми газовыми светильниками коридору, то и дело оборачиваясь, чтобы убедиться, что мы идём следом. На его недовольном лице явственно читалось осуждающее недоумение: «Ну начальство и развлекается! Будто трактиров в городе мало, вечеринку в Холоми им подавай!»
Наконец он открыл дверь одной из камер. Пропустил нас, сказал:
– Мы к приёму гостей не готовились. Но если хотите поесть или выпить, скажите, я повара разбужу.
– Спасибо, – поблагодарил его Шурф. – Ничего больше не требуется. Пусть повар спокойно спит.
– Вы беспредельно милосердны, – совершенно серьёзно ответил стражник. И поклонился нам так глубоко, как даже при Королевском дворе не принято. По крайней мере, не при нынешнем Короле.
Тяжёлая дверь захлопнулась и сразу исчезла, так уж здесь всё устроено: пока находишься в камере, тебя окружают только гладкие стены без намёка на выход. Меня это, помню, ужасно нервировало, так и подмывало потребовать оставить дверь слегка приоткрытой – просто чтобы она была видна.
Но сейчас отсутствие двери было наименьшей из моих проблем.
Я рухнул в тюремное кресло, невероятно удобное, подобных я до сих пор не встречал – ни в доме Джуффина, сибарита, каких ещё поискать, ни в резиденции Ордена Семилистника, хотя в магическом Ордене разобраться с мебелью, по идее, раз плюнуть, ни в замке Рулх; последнее, впрочем, неудивительно, «жизнь при Королевском дворе» – антоним слова «комфорт» со времён первых Гуригов. А «заключение в Королевской тюрьме», напротив, его синоним. Жизнь очень смешно устроена, и это она молодец, оставляет нам шанс не свихнуться, в самый последний момент, уже на грани безумия обнаружив очередное «очень смешно».
– Совет перестать волноваться в моих устах сейчас прозвучит довольно нелепо, это я и сам понимаю, – сказал сэр Шурф. – Но ты бы всё-таки подышал, как я тебя учил. Всегда лучше быть в хорошей форме, чем в ней не быть.
С этими словами он достал из кармана своей магистерской мантии здоровенную бутылку тёмного стекла. Объяснил:
– Надо отметить моё возвращение к жизни. Есть такая примета: если сразу не обмоешь приобретение, оно не пойдёт впрок. Не стоит её игнорировать, когда приобрёл не новый столовый сервиз, а жизнь.
Ты всё-таки суеверный, как деревенский колдун, – подумал я, но вслух ничего не сказал, потому что в этот момент как раз выдыхал, медленно-медленно; ну, то есть по моим меркам медленно, всего-то на счёт шесть, но лучше так, чем никак. Гораздо лучше. В отличие от примет, дыхательные упражнения отлично работают. Поэтому когда я взял стакан, рука у меня не дрожала… ладно, почти не дрожала. Не так сильно, чтобы на хрен всё расплескать.
– Ты попёрся кататься на поезде? – наконец спросил я, потому что молчание было невыносимо. Да и что толку молчать. Случившиеся события не отменятся только от того, что мы ещё целых две минуты не будем о них говорить.
– Как бы да, но всё-таки нет, – сказал мой друг. Подумал и
