Я кивнула, все еще недоумевая.
– Кстати, – продолжил он, – если ты – и небезосновательно, полагаю – тревожишься о душе своей матушки, знай: его Святейшество в Риме в милости своей даровал страсбургскому епископству привилегию раздавать индульгенции[70], которая распространяется и на наш монастырь, а значит, мы имеем право выдать индульгенцию любому мужчине или женщине в Селесте. Те, кто посетит наши проповеди об отпущении грехов, будут молиться с нами и оставят свои пожертвования на церковь, смогут получить индульгенцию на сто дней. Вероятно, тебе известно, что отпущение грехов возможно и для умерших, чьи души пребывают в чистилище. Завтра глашатай сообщит добрую весть о получении сей привилегии в городе. И возрадуются жители Селесты!
– Но, брат Генрих, у меня ведь ничего нет. Как же я смогу оплатить индульгенцию?
– В этом нет необходимости. У кого ничего нет, тот ничего отдать и не может, но для отпущения грехов достаточно лишь искреннего глубокого раскаяния – и простятся ему грехи его после покаянной молитвы. Ибо сказано, что Царствие Небесное приемлет как богатых, так и бедных. Потому главное, чтобы ты постоянно посещала наши проповеди. И при этом недавно исповедовалась. Когда ты в последний раз была на исповеди?
– Около двух недель назад, у отца Оберлина.
– Ну что ж, это еще приемлемо.
У меня голова пошла кругом, когда настоятель провел меня к воротам церкви и там подал руку на прощание. Мне хотелось обнять этого тщедушного, но столь могущественного человека, настолько я была благодарна ему за то, что он, возможно, поможет мне избавиться от Аберлина. Я нисколько не сомневалась в том, что брат Генрих сумеет совершить очередное чудо.
Глава 13
Конец лета 1484 года
И правда, чаша сия миновала меня и мне не пришлось выходить замуж. Уже через два дня после моего визита в церковь при монастыре отец подошел ко мне во дворе нашего дома, где я развешивала выстиранное белье.
– Я подумал, может быть, Аберлин и правда неподходящий жених для тебя, – чуть смущенно сказал он. – Но это не отменяет того, что нам следует найти для тебя мужа как можно скорее.
Итак, меня все еще ждал брак, и отец все еще намеревался сам выбрать мне будущего супруга, но в данный момент это не казалось мне столь уж важным. Главное, что пока я не лишилась свободы.
В следующие недели я еще старательнее, чем прежде, помогала отцу в лавке и занималась домашним хозяйством, да так, что моим мужчинам не к чему было придраться. Поскольку мы не наняли работницу, что сохранило деньги семье, я даже не терзалась угрызениями совести оттого, что Аберлин пришел в ярость от разрыва помолвки и больше не разговаривал с моим отцом.
К удивлению Мартина, я несколько раз посещала проповеди в монастыре и, как и было обещано, после своих покаянных молитв получала индульгенцию на часть грехов нашей мамы, не оставляя денежных пожертвований для церкви. Как правило, индульгенции после молитвы выдавал келарь, монах, заведующий монастырскими деньгами. Мне же свидетельство об отпущении грехов вручал лично брат Генрих, у алтаря в капелле Богоматери. На первых двух проповедях он был очень рад меня видеть, отечески обнимал меня за плечи и приветливо улыбался. Но в третий раз он взглянул на меня со всей серьезностью и укорил меня: «Ты должна приходить сюда чаще, Сюзанна. Подумай о спасении души своей матери».
Но я не из праздности пропускала проповеди в церкви – дело в том, что в эти недели для меня оказалось важнее состояние моей подруги, Эльзбет. Как только у меня появлялось свободное время, я шла к ней – ее состояние вселяло в меня тревогу. И не только потому, что вскоре ей нужно будет рожать. Нет, меня пугало то, как Эльзбет изменилась. Раньше она любила посмеяться и в любой ситуации видела что-то хорошее, теперь же постепенно стала молчаливой, часто смотрела в никуда, когда я приходила к ней; казалась пугающе рассеянной, когда говорила со мной. Вначале я думала, что она волнуется из-за предстоящих родов – она ведь ждала своего первого малыша. Но однажды я стала свидетельницей того, как Рупрехт ворвался в кухню и начал кричать на Эльзбет:
– Что ты тут рассиживаешься?! Ты же должна была принести мне и подмастерью обед!
Он замахнулся, и Эльзбет, вздрогнув, отшатнулась.
– Прости, – прошептала она. – Я совсем забыла, у меня сегодня так сильно голова болит…
Больше ничего не случилось, но я уверена, что Рупрехт не продолжил скандал только потому, что я была у них в гостях.
– Он тебя бьет? – спросила я после того, как мы вынесли мужчинам во двор тарелки с колбасками и снова остались наедине.
– Нет конечно! – возмутилась Эльзбет.
– Мне ты можешь рассказать. Я помню эту историю, когда ты якобы споткнулась о метлу. Это Рупрехт тебя ударил, верно?
Эльзбет разрыдалась.
– Он иногда так злится, что просто забывается. А потом всегда так сожалеет о содеянном…
Я в ужасе уставилась на нее. Сама я никогда не видела, чтобы отец поднял на маму руку.
– Надо это остановить, – с трудом выдавила я. – Если хочешь, я поговорю с братом или со священником, чтобы они урезонили Рупрехта.
– Ни в коем случае! От этого только хуже станет.
В этот момент я поняла, что брак стал для Эльзбет ужасной ловушкой.
И вот, в середине августа, время настало. Уличный мальчишка поздним утром принес мне известие о том, что к Эльзбет уже пришла повитуха.
Я помчалась по городу на ярмарку, проходившую в тот день, и протиснулась сквозь толпу к лотку моего отца. Папа с Грегором не очень-то обрадовались, когда я сказала им, что сегодня не буду готовить ужин.
– Со вчерашнего дня еще осталась квашеная капуста, и в кладовой висит кусок сала.
– Что ты такое удумала? – возмутился Грегор. – Твоя Эльзбет и без тебя ребенка родит.
– Но это ее первые роды, ей страшно.
– Ступай. – Отец взял у покупательницы деньги за три мотка пряжи. – Но чтобы до темноты была дома.
– Спасибо!
Я побежала дальше, до винного рынка отсюда было совсем недалеко. Ночью отбушевала гроза, день выдался прохладный, а теперь еще и мелкий дождик заморосил. Промокнув до нитки, я добралась до дома Эльзбет и вошла через открытые ворота во двор, где Рупрехт, сидя под навесом, проверял только что сделанную винную бочку. Вокруг стоял такой шум, что не было слышно, доносятся ли из дома какие-то звуки.
– Ребенок уже родился? – взволнованно воскликнула я. Я еще никогда не присутствовала при родах, и мне вдруг стало страшно.
Рупрехт поднял на меня взгляд. Он казался уставшим, на щеках темнела щетина, от него несло потом.
– Опять ты? – Он недовольно поморщился.
– Ответь, пожалуйста!
– Мне-то откуда знать? Зайди в дом. Сколько еще вы, бабы, будете отвлекать меня
