– Да знаю я, зачем вы пришли, – заявил Гусеница.
– Чеширский сообщил, – сказал Тесак.
– Нет, – ответил Гусеница. Он вдруг приподнялся, пронзив его таким ясным и проницательным взглядом, какого Алиса совсем не ожидала. – Понял, как только ее увидел. Милая Алиса.
(«Рука, вцепившаяся в волосы, запрокидывающая ей голову. “Милая Алиса, милая Алиса”»). Сердце ушло в пятки, к горлу подкатила тошнота. Алиса взглянула на руки Гусеницы. Нет, не те. Не такие огромные, как у человека из тени, незнакомца на чаепитии из ее кошмаров. Нет, это не Гусеница. Но откуда он все знает слово в слово?
Гусеница поднялся на ноги и вытянулся во весь свой гигантский рост, нависнув над Алисой с Тесаком.
– Хочешь понять, откуда мне все известно, и почему меня не проведешь, нарядившись мальчишкой. Все просто. Кролик – мой друг. У нас так много общих друзей, милая Алиса.
Он потянулся к ее лицу, чтобы потрогать шрам на щеке. Она застыла от чехарды всплывающих воспоминаний, от возрастающего ужаса, что ей никогда не скрыться от Кролика из-за отметины, по которой ее узнает каждый. Дотронуться Гусеница так и не успел – Тесак взмахнул топором, и рука исчезла. Алисе показалось, что Тесак отрубил кисть, однако долговязый, с жуткой ухмылкой, как ни в чем не бывало стоял перед ней, скрестив руки на груди.
Тесак стоял с ошарашенным видом, как будто еще ни разу не промахивался, впрочем, наверное, так и было.
– Да, рядом с Тесаком из Хиттауна надо держать ухо востро, – признал Гусеница, удостоив его легким кивком. – Еще никто так лихо не управлялся с топором, как ты, Николас. Понимаю, ты возомнил, что она твоя.
Алисе надоело затевать очередной спор о том, кому она принадлежит.
Ей вдруг подумалось, что безопасней будет не прикидываться мальчишкой, а просто дать всем понять, что она под защитой Тесака. Женщине в Старом городе выжить очень непросто, и без мужика никак не обойтись. Впрочем, выслушивать, как Гусеница будет повторять слова Чеширского, не было нужды.
– Ну только не говорите, что я принадлежу Кролику, – возразила она. – Может, он и поставил свое клеймо, но это ничего не значит.
Ухмылка Гусеницы расплылась еще шире, а на таком жутко тощем лице она смотрелась просто омерзительно.
– Вот бы поглядеть, как ты ему это повторишь… еще разок. Что, последний глаз ему выколешь, чтоб он совсем ослеп? Так же, как хотела поступить со мной?
Пора уже перестать удивляться, по крайней мере, не подавать виду. Как он догадался, о чем она думала? Тут-то ее и осенило.
– Вы волшебник, – сказала она. – Как и Чеширский.
Гусеница отвесил ей небольшой поклон, и его глаза заблестели.
– Рыбак рыбака видит издалека, верно?
Да уж, осознать, что Тесак был прав, именно сейчас и в таком месте – нарочно не придумаешь. И все же это случилось здесь, в этой обители кошмаров, лицом к лицу с мерзким оскаленным чудищем.
Алиса наконец признала правду. Она волшебница. Наверное, впору было поразиться чуду, восторгаться или, на худой конец, удивиться, но эта мысль уже давно зрела в подсознании с самого первого знака. Волшебница, вот почему Бесс считала, что они с Тесаком должны разыскать и одолеть Бармаглота, потому что больше никто не мог этого сделать.
«Вот только это не совсем верно. Оказалось, что она не единственная волшебница, значит дело не в способности, а в желании».
Пусть Алиса и волшебница, но она не умела управлять своей силой, так что толку от этого никакого. Гусеница с Чеширским использовали магию исключительно в своих целях. А Нелл со слезами на глазах мечтала о возвращении волшебников, будто оно принесет конец тьме и страданиям. Бедняжка не ведала – да и никто не знал – что некоторые волшебники никуда не делись, и эта тьма и страдания как раз из-за них.
Алиса понятия не имела, догадывается ли Гусеница по лицу, или напрямую читает мысли с помощью магии, поэтому попыталась успокоиться, отрешившись от всех навязчивых раздумий. Она представила ярко-синее небо в летний день и плывущие по нему облака, а потом укрыла этими облаками свои мысли.
Гусеница пристально ее разглядывал, и наконец кивнул:
– Очень хорошо, Алиса.
Алиса нахмурилась. Ей не нужно было его одобрение.
Гусеница засмеялся.
– Я в курсе, что ты не нуждаешься в моем одобрении. У тебя эта мысль прямо вылетела как стрела.
– Значит, вы все-таки не все мои мысли читаете.
– Только те, что касаются меня, – пояснил Гусеница. – Даже те, что хочешь скрыть, от этого они только ярче сияют.
Он указал на русалку.
– Эта постоянно желает моей смерти. Когда с ней развлекаются мои друзья, она представляет, как выпотрошит меня одним из множества этих клинков, как медленно будет вспарывать мне живот, как я стану визжать и молить о пощаде, когда она оттяпает мне член или пронзит мечом от задницы до самого горла.
Алиса содрогнулась. Она разделяла ярость русалки, считая, что все это заслуженная кара, но даже просто представить такое было жутко.
– Да, ужасно, – согласился Гусеница и показал на «бабочку». – Эта тоже мечтает лишь о смерти, только о своей. Все надеется, что я наконец сломаю ей шею, как сломал ноги. Но знаете, так же не получится. Ноги-то я дробил молотками, а шею ими ломать совсем неудобно, гораздо проще по-быстрому свернуть.
– И что вас останавливает? – спросила Алиса, пытаясь не думать о том, что он мог бы прочитать.
Воображаемые облака сгустились в плотные грозовые тучи, укрыв мысли серой пеленой.
– Есть у меня клиенты, которым нравится, когда девушка беспомощна и не может убежать, – пояснил Гусеница. – Вообще-то от меня ни одна не сбежит, но я стараюсь держать товар на любой вкус. В конце концов, мне щедро приплатили за то, чтобы я ее искалечил.
Он нахмурился, так что меж бровей пролегла складка.
– А у тебя неплохо получается. Зря рассказал, как мне это удается. Теперь ни единой мысли не читается. А у этого… – он показал на Тесака пальцем. – У него в голове как на центральной площади Нового города в День дарения – шум-гам, гирлянды, все снуют туда-сюда. Стою с ним рядом, и уже голова идет кругом.
День дарения. Алиса вспомнила, как ходила с матерью на площадь, чтобы получить подарок от глав города. Все были в самых лучших нарядах, а еще там раздавали сладости, устраивали фейерверки и представления фокусников. За примерное поведение всех детей Нового города награждали маленькой коробочкой в обертке.
Внутри неизменно оказывалась серебряная монетка с вытисненным годом и его символом, который выбирали главы города. На одной монете был волк, на другой – дерево, на третьей – медведь. Все символы означали курс развития, выбранный городом в том году, хотя Алиса никогда толком этого не понимала.
Сейчас, вспоминая об этом, она
