Пока я задыхаюсь, агония затухает. Кажется, что в горле застряли шипы, и я не могу сказать ни слова, чтобы попросить Амелию остановиться.
Когда моя рвота прекращается, она кладет влажную прохладную ткань на мой лоб. Это чувствуется хорошо на моём лихорадочном лице. Она делает это дважды, прежде чем шепнуть:
— Ложись. Тебе нужно отдохнуть.
«Мне нужен отдых».
Я хочу кричать. Хочу что-то ударить. Хочу сломать всё вокруг себя, пока всё это не будет выглядеть искажённым, как руины моей жизни.
Я хочу задать вопросы, чтобы я могла понять всё, что произошло, но не могу вымолвить ни слова. Вместо этого я закрываю глаза, пытаясь найти тёмное место, где невыносимая боль не сможет следовать за мной.
***
Я не могу спать. Мне удаётся время от времени дремать, но это ненадолго.
Я не отслеживаю дни. Зачем мне это? Моя жизнь стала чередой мучительных воспоминаний.
Воскресная школа научила меня, что на долю каждого выпадают столько испытаний, сколько каждый сможет вынести. Если это действительно так, тогда ясно, что Бог оставил меня. Я стала ничем иным, как сосудом для боли и ужаса. Я заполнена до краёв, и они начинают переливаться через край, портя всё вокруг меня.
Безумие — это место, где ваша душа умирает. Безумие становится безопасным убежищем для вашего разрушенного разума — вашей сокрушённой души, места, где вы можете зачахнуть, пока не останется ничего, даже мерцания человека, которым вы когда-то были.
У меня нет сердца. Это пустое место, где меня преследуют воспоминания о моей счастливой семье.
Я всего лишь сосуд, который переполнен горем, ужасом и болью… больше ничего нет.
Карма настигла меня.
Карма сбила меня с ног.
Карма выиграла.
Я чувствую боль в животе. Мои глаза и горло вспыхивают. Запах горящей мамы, как кислотное облако вокруг меня.
Я вижу этого человека, Волкова. Его бездушные, тёмные глаза преследуют меня. Я слышу, как он шикает на меня из мрачных теней, говоря мне, что придёт за мной.
Я слышу мольбы Джоша.
Я все время вижу, как Джош шепчет «Мне жаль».
Мне кажется, что я не могу глубоко вздохнуть, чтобы удовлетворить свои лёгкие. Моё сердце не настолько сильное, чтобы дать мне энергию жить. У меня нет желания заставить своё тело функционировать.
Скорбь медленно топит меня.
Клаустрофобная пустота нависает надо мной. Она весит так много… что мне тяжело двигаться.
Меня не волнует, живу я или умираю.
Подождите, это ложь. Меня волнует, живу я или умираю, потому что я так сильно хочу умереть. Я не хочу жить, и это потому, что я трусиха. Я не хочу чувствовать себя одинокой всю отставшую часть моей несчастной жизни. Я не могу справиться со страхом и болью, которая грызёт меня.
Я не хочу чувствовать себя опустошенной и бояться всю мою бесполезную жизнь.
Мой разум омрачён неопределенностью одинокого будущего, которое не имеет надежды.
Куда я уйду отсюда? Как мне начать разбираться с тем, что произошло?
Могу ли я продолжить жить, после того, что видела, как мою семью подвергают пыткам и убивают?
Никто не мог ожидать, что я выживу.
«Я не могу выжить».
***
Когда Амелия входит в комнату, я приветствую её быстрым движением глаз. Я ещё не сказала ей ни слова, я не могу заставить себя подумать о чём-то другом.
Слёзы прекратились, и это как-то заставило меня чувствовать себя ещё хуже. По крайней мере, слёзы забирали с собой какую-то боль. Теперь это просто наполняет меня, мучая этой мрачностью, которое стало моим существованием.
— Доброе утро, Райли, — приветствует она меня в тихой манере. По крайней мере, она не притворяется. Она не предлагает мне ложных улыбок и вежливых слов поощрения. Я не думаю, что сейчас смогу справиться с этим.
Мой мир — холодный и суровый для поддельных чувств. В моем мире все факты холодные, суровые.
Смерть, боль, разрушение — вот все факты, которые теперь суммируют моё жалкое существование.
Она садится на кровать, а затем берёт мою правую руку. Я смотрю, как она удаляет капельницу, а затем мягко накладывает бандаж на крошечное отверстие.
Каждый раз, когда Амелия приходит в комнату, чтобы проверить мою рану или принести мне еду, я пытаюсь спросить её, кто она. Я хочу знать, где я и почему она заботится обо мне… но слова не произносятся.
— Тебе нужно помыться и вымыть волосы. Пойдём, — говорит она, и на этот раз у неё требовательный тон.
Я тяжело вздыхаю. У меня нет энергии для принятия ванны или же для спора с ней.
Она помогает мне подняться, а затем терпеливо ждёт, когда я смогу сдвинуть ноги с кровати. Затем Амелия помогает мне встать. Мои ноги кажутся резиновыми и слабыми, как и остальная часть меня.
Она помогает мне дойти до ванной, а затем позволяет присесть в туалет. Я наблюдаю, как она наполняет ванну водой и некоторыми солями.
Я позволяю ей снять с меня рубашку и не помогаю ей, когда она тянет штаны вниз по моим ногам.
Амелия держит меня за руку, когда я вхожу в ванну. Я сажусь в тёплую воду и безучастно смотрю на последние капли, капающие из крана.
— Горе похоже на рак, — говорит она, когда начинает мыть меня. — Оно съедает все хорошие воспоминания. Оно оголяет тебя, пока ты не почувствуешь, что сдаться — единственный выход.
Мой взгляд устремляется к ней. Её слова заставляют слезы наполнить мои глаза, но они не проливаются.
— После того, как мой муж умер, мне захотелось сдаться. Он был моим миром, и через несколько секунд его тело увезли от меня, — я снова смотрю на неё и хмурюсь. Я не хочу слышать, как она справлялась с потерей своего мужа. Это не заставит мою боль уйти.
— Он ушёл восемь лет назад, и я всё еще скучаю по нему. Боль всё ещё есть. Она никогда не исчезнет, — её слова сбивают с толку. Что она пытается сказать?
Амелия приподнимает мой подбородок, не сводя с меня глаз.
— Тебе больно, потому что ты их любишь. Ты имеешь право оплакивать их. У тебя есть право помнить их, — я начинаю вытягивать свой подбородок из её ладони, когда она произносит: — Просто убедись, что ты помнишь хорошие времена, которые у тебя были с ними. Не забывай память, которую они оставили, из-за того, что произошло на том складе. Они заслуживают большего, чем это, Райли. Они заслуживают того, чтобы их помнили и нежно любили. Убедись, что найдешь способ, которым ты можешь это сделать. Это зависит от
