Невелика беда — я знаю, у кого их в избытке. Помогать ближним, конечно, неплохо, но не за свой собственный счёт. Не просить же мне у рыжего черта подачек? Ни одного золотого мне не дал за труды — считает, что уже наградил меня приглашением в спальню?!
В кабинете, слава Лебеде, пусто. Гравюра, закрывающая тайник, изображала чудовище с рогатой головой, козлиной бородой и издевательской, насмешливой ухмылкой. Посмотрим, тварь, кто будет смеяться последним.
Да и кто меня обвинит?!.. В усадьбе этой ночью шлюх и проходимцев как грязи — поди разбери, кто именно позарился на атамановы богатства. Тайник защищен простеньким краснолюдским механизмом. Я покрутила колесики, прикидывая, какие буквы использовались чаще всего.
Когда избавлюсь от проклятия, как будет выдана индульгенция за прошлые прегрешения — тогда и начну новую жизнь. Никакого воровства и демонов. А пока что и без того слишком трудно живется.
Самая затертая буква — «И». Покрутив колесико, я услышала едва уловимый щелчок. Вторая такая же затертая — «Р». Звук повторился. Еще одна И…
И-Р-И-С.
Да гори оно все синим пламенем!
***
Ночь я провела в мучениях и бессоннице — отчасти из-за проснувшейся, как у всех смертников, совести, отчасти из-за грубых досок, от которых я уже успела отвыкнуть на атамановских перинах, отчасти из-за стонов и криков за окном.
Утро выдалось чудесным, морозным и солнечным — и, быть может, последним в моей жизни. Я смотрела через окно на руины вчерашнего попоища, и хоть пили они — похмелье, казалось, пришло ко мне. На первом снегу отпечатались шаги гонца, принесшего дурные вести.
О назначенной на полночь встрече в святилище Лильванни. Интересно, почему именно там? Давно забытая богиня луны, покровительница женщин. Когда-то ее особенно почитали в эльфском пантеоне — с их плодовитостью только об алтарь лбы разбивать, чтобы в муках привести в этот мире еще одного остроухого.
Не то, что нам, людям. Нам чаще приходится молиться о прямо противоположном.
Гребень дрожал в руке, когда я расчесывала волосы. Последняя неделя оставила меня измученной. Может быть, все женщины рядом с атаманом постепенно превращаются в Ирис, бледнея и худея прямо на глазах.
То, что я измучена, могла заметить только я сама. Шебская печать приукрашивала действительность, — или изменяла? — делая костлявые ключицы изящными, а покусанные губы нежно припухлыми.
Я спустилась к завтраку. В обеденном зале ни души — если не считать мрачную, как трезвенник на пьянке, Адель. Та поджала губы и отвернулась, едва меня завидев. Вчерашнее происшествие уже вылетело из моей головы — хотя и осталось смутное послевкусие, что я была не совсем права.
— Что с Анджеем? — поинтересовалась я, попутно кивнув кухарке.
— А вам какая печаль, — присела кабаниха в издевательском поклоне, — госпожа Филипек?
И правда — никакой. Адель оставила меня наедине с завтраком, демонстративно поднявшись из-за стола. Ольгерда я беспокоить не стала — во-первых, незачем, во-вторых, не хотелось знать, один он в спальне или кто-нибудь более ушлый успел его оприходовать.
Интересно, сказал ли он кабанам, по какому поводу пир?
Время идет быстро, когда его осталось совсем мало — словно чувствует слежку. Вечереть начало быстро и противно — темное небо и мелкая изморозь. Я пыталась сохранять голову ясной, стараясь не притрагиваться ни к книгам, ни к чему иному, что могло разбередить душу или рассудок.
Одна мысль согревала — демон честен, а значит не может затянуть меня в игру, в которой не было бы ни единого шанса выиграть.
К полуночи кони были уже готовы. В конюшне мы с Ольгердом и встретились. Годива попыталась лягнуть дышащего на нее перегаром Сташека, но тот ловко увернулся.
Ольгерд был смурной и скучный.
— После схватки, — твердо сказала я. — Я уеду.
Скорее себе, чем ему. Уеду, черт бы меня побрал. Не обернусь и не попытаюсь выяснить, каким он станет без проклятия. Если останусь живой.
Ольгерд любовно погладил Годиву и пожал плечами.
— Поезжай куда хочешь, — холодно ответил он. — Как говорится: вольному воля, спасенному рай.
Ветер в спину, другими словами. Ольгерд любезно предложил помочь мне с походной сумкой — я отказалась. А то возникнут ненужные вопросы, почему она такая тяжелая, или, чего доброго, заглянет внутрь.
До святилища пару десятков верст. Иштван называл любой долгий и мучительный путь путем на Голгофу — вот именно ею разухабистая дорога и стала. Радует только то, что в конце, на самой Голгофе должно быть спасение. Или что-то в этом роде. Из меня получился не самый внимательный слушатель.
Святилище Лильванни располагалось на небольшом возвышении — дорога наверх давно поросла травой, а сейчас была усыпана первым снегом. В таких местах всегда полно животных — бурый олень печально взглянул на нас, прежде чем убежать прочь.
Тропа залита лунным светом. Чем-то походило на место из моего сна — замороженные в веках залежи древней эльфийской магии. Народ знал, что с древними богами лучше не ругаться, и оставил все в святилище неизменным. На камне алтаря навечно отпечатались жертвоприношения богине Луны — подтеки вина и масел. Насколько я помню, она не любила кровь, но обожала роскошь — шелка, специи.
Страсть к роскоши меня далеко завела.
Ведьмака на возвышении не было — он исполнил свою часть сделки — три желания. Свидетелем падения двух малоприятных ему людей быть, видимо, не захотел. Не могу Геральта в этом винить.
Красиво тут, аж сердце щемит. И ночь волшебная: про такие говорят «и умереть не страшно». Лгут безбожно. Еще как страшно.
На горизонте застыла идеально круглая луна, как лампада, освещающая ночь. В мирах, где обитает Гюнтер о’Дим — тысячи лун, бросающих мертвый свет на растянувшиеся пустоши.
Я помотала головой, прогнав дурные мысли. Ночь принесла с собой зыбкий холод, и я плотнее закуталась в куртку. Человеческое тепло согрело бы меня куда лучше, но Ольгерд смотрел на раскинувшийся горизонт, скрестив руки на груди. На лбу пролегли глубокие морщины.
Нервничал. Не он один.
Холодный ночной воздух, казалось, замер. Не дрогнул ни один сухой лист, ни одна ветка тяжелых дубов. Тишина прямо-таки звенела в ушах. Гюнтер о’Дим не заставил себя долго ждать.
Когда я увидела фигуру, спускающуюся по невидимой лестнице, тяжесть понимания, на что я подписалась, пригвоздила меня к пыльной земле. Чудовище в человеческой шкуре, растянувшее мышцы лица в подобии жутковатой и пустой улыбки. Поймавшее меня на удочку еще тогда, в корчме, и тот крючок так и застрял в горле.
— Ольгерд фон Эверек, — широко развел руки в стороны Гюнтер о’Дим. — … и Милена Филипек. Какой сюрприз!
Да не было это для него никаким
