Или отдавали Лебеде душу.
— Анжея, — окликнула рыжеволосую девушку Маргоша, — а ты чего расселась?! Может еще семок полузгаешь?! Воды и полотенец!
Раньше не виденная мной девушка, из новеньких, дернула из комнаты, словно зверек от лесного пожара. Зацепилась за дверную ручку рукавом ситцевого кафтана, и со стоном распласталась на полу.
Кругом сплошные дурные предзнаменования.
— Врач… — попыталась я в последний раз.
— Поздно, — мрачно сказала Маргоша и засучила рукава.
Судя по голосу, мне пришел конец. За все рано или поздно нужно платить; видит Лебеда, я достаточно согрешила, и расплата моя близка.
— Распустила слюни! — нависла надо мной Маргоша. — Ты тужиться будешь или нет?!
От следующей схватки я заорала так, что сорвала горло и вцепилась в пухлые, как колбаски, пальцы Маргоши.
— Тьфу, Миленка, отцепись! — вскрикнула она. — Отрастила себе барские когти!
Думаешь, тебе больно?! Побывала бы ты в моей шкуре! Как будто по низу живота палач-любитель бьет раскаленным до красна молотком… Ах да, она была… Как же так, пятерых, кто в здравом уме… Надо было… Надо было вообще никогда в «Алхимию» не заходить…
Тужиться, тужиться, напрягать мышцы живота, вдохнуть, тужиться…
— Наконец-то, курва мать, — смачно выругалась Маргоша. — Почти!
Почти никак не наступало. Я выла, как раненый зверь, с которого сняли шкуру и опустили в котел с кипящей водой. О, Лебеда, нет, я так и знала, что мне уготованы страшные роды… Не даром мне снился младенец со змеиными глазами, покрытый чешуей, рогатая плотоядная бестия, разгрызающая меня изнутри…
— Атаман… — снова показался в дверях Сташек.
— …пусть в аду горит! — завизжала я из последних сил.
Там ему самое место! Казалось, я слышу хруст собственных костей. Казалось, что…
Все засуетились еще больше: Маргоша громко, как капрал на плацдарме, пыталась меня подбодрить, Анжея носилась с водой и полотенцами, еще одна служанка пыталась утереть пот с лица, пока я не послала ее к чертовой матери. Главное, самой ею не стать.
— Давай, Миленка, давай!
Поскорее бы, только бы закончилось, а там хоть потоп, хоть бестия о сотне глаз, хоть второе пришествие, поскорее бы, поскорее… Еще немного, еще немного, почти, почти… Последний разочек…
Даже кричать не могу, только дышать.
О, Лебеда… Ох, Лебеда… Кажется…
— Почти, — подтвердила Маргоша, — еще один рывок, девочка моя, еще один и все!
Ты мне уже сотню раз так лгала, змея! Нет, кажется…
Никогда бы не подумала, что человеческая глотка способна на подобный вопль.
Неужели?!
Звонкий мокрый шлепок, и Маргоша взяла склизкий комок за ноги. Слава богам, слава всем богам мертвым и живым, все, все! Отмучилась!
А почему все смолкли, как на похоронах? Почему ребёнок не кричит?
Я приподнялась на локтях, но Маргоша заслонила обзор своей широкой спиной, пока Анжея орудовала полотенцем.
— С ним все нормально? — пробормотала я, будто в бреду. — Маргоша?
То не заткнется, то словно воды в рот набрала, равно как и служанки. Что с ним?! Рога, клыки, чешуя?! Нет, тогда бы они заорали…
«Знахарь, — послышался со двора бодрый клич Конрада. — Приехал наконец-то, песья кровь!»
Покажите мне сына, черти! Не отвечают. Краем глаза я увидела синюшное тельце. Мертворожденный?!.. Лебеда, он ведь даже не заплакал! Ни звука не произнес!
— Что с ним?!
— Да страшный он как черт, — расхохоталась Маргоша, со всей дури хлопнув младенца по попе. — Зато рыжий! Весь в милсдаря!
Как она его так держит, курва, за две ножки головой вниз, как курицу ощипанную?! Но хотя бы точно не мертвый — пискнул, словно раздавленный мышонок. От облегчения я нервно рассмеялась.
Маргоша приложила младенца к моей груди, еще раз шлепнула от всей души, и он жадно уцепился за сосок в поисках молока. Я ощупывала мокрое и морщинистое тельце в поисках подвоха; ни хвоста, ни рожек, дитя как дитя, если не брать в расчет нездоровый цвет кожи. А что страшный как грех, так то для мужчин беда небольшая.
Неужели я держу своего сына, плоть от плоти? Живого и здорового?
— Врач, — заглянул в дверной проем Сташек, — приехал.
И тут же заорал басом на всю усадьбу:
— Атаман! Атама-а-а-ан! Сын родился! Наследник!
Сразу после этого утробного клича началось вавилонское столпотворение: где-то что-то разбилось, раздалось шипение и бульканье, топанье, казалось, сотен ног. Усадьбу сотряс рев множества голосов:
— Сын! Виват атаману!
Я к славному достижению никоим боком не относилась. Где-то вдалеке Ольгерд расхохотался во весь голос, но его смех быстро потонул в звоне заздравных кружек.
Младенец ни на мгновение не отрывался от попыток что-то из меня высосать — такой слабенький, а уже такой настырный. Целеустремленным будет, умилилась я. Еще и глаза хоть невидящие и мутные, но голубые. Весь в меня.
— Роженица много крови потеряла? — робко спросил зашедший в спальню взлохмаченный врач. Щупленький и несчастный, ничем не походивший на фон Розенрота.
Отсутствие боли меня немного одурманило, и сознание начало неимоверно тянуть в сон.
— Да мне она больше попортила, чем сама потеряла! — отрезала Маргоша.
— Я осмотрю, — неуверенно предложил врач. — Плацента отошла?
Он бочком попятился в мою сторону, опасливо озираясь. И правильно боится, если бы не такое радостное завершение, то в Бронницы возвращался бы без головы. Покрутив и взвесив младенца, который от такого обращения ни на шутку разъярился, врач принялся за меня.
— Дай милсдарю сынишку покажу, — попросила Маргоша. — Сразу видно, не нагуляла!
Не то, чтобы возражать, даже думать не было сил. Единственное, чего мне хотелось — проспать двое суток кряду. Хотя нет, пожалуй еще куриную ногу с картошкой.
Сколько мне снилось зловещих снов: что из моего чрева выползает младенец, как на иллюстрациях Кодекса: без кожи, но с раздвоенным языком — Левиафан, Бафомет и Мамона в одном флаконе. Сколько я рыдала по ночам; сейчас же страхи стали настолько мелкими и ничтожными, а важной казалась только куриная нога.
За стенкой кабаны расхваливали маленькое творение, как купцы породистого жеребенка, и их комплименты эхом разносились по обеденному залу:
«Богатырь! Красавец! Вылитый атаман! Виват Витольду фон Эвереку!»
Кому-у-у? Какому Витольду?! У меня на примете множество прекрасных имен — Корвин, Рейван, да хоть Иштван, но не Витольд же! Неужели Ольгерд всерьез думает, что таким образом можно загладить вину?
Уеду, как пить дать уеду, только посплю немного…
«Виват госпоже фон Эверек!»
Ирис то тут при чем?!.. Ах, дьявол, совсем голова не соображает… Нужно отдохнуть… Пусть орут, меня сейчас даже грохот всей нильфгаардской конницы не поднимет.
Маргоша прикрыла меня одеялом из козьей шерсти, и все наконец погрузилось в блаженную тьму.
Мне показалось,
