«Милая». Последний раз, когда он так к кому-то обратился — и то была не я — иронии в его голосе не наблюдалось. Я отодвинула пресловутые щиколотки от загребущих лап. Чуть Лебеде душу не отдала — то есть, дьяволу — чтобы спасти его никчемную душу, а он все ерничает.
Нас больше ничего не связывает. Или почти ничего.
— Спасибо за заботу. Ольгерд, — устало вздохнула я. — Не волнуйся, не стану тебя долго утруждать. Оклемаюсь и уеду.
Улыбка во мгновение ока исчезла с его лица, и Ольгерд резко вскочил на ноги, будто ему влепили пощечину.
— Что? — глухо переспросил он.
Разве не ты мне пожелал попутного ветра в спину аккурат перед тем, как мне пришлось вступиться за твою душу?
— Я же говорила, что уеду. Наша сделка окончена, разве нет?
А отношения толком и не начинались. Ольгерд прошелся взад-вперед по комнате, пытаясь скрыть от меня бушующее негодование. Надо же, насколько я его задела: все-таки сколько бы мужчины не любили хвастаться и бахвалиться, самолюбие у них — хрупче стекла.
Конечно, мне хотелось его спровоцировать, но кто же мог подумать, что это удастся? Неравнодушие Ольгерда мне дьявольски льстило — хоть я и не уверена, что ради этого стоило спускаться в ад.
— C тех пор многое изменилось, Милена, — склонился над бадьей Ольгерд, оперевшись руками о деревянную стенку. — Или ты не помнишь, что сказал О’Дим?
Так я ему нужна только из-за ребенка, который, неизвестно даже, жив ли?
— Мне остаться, чтобы выносить твоего бастарда? — процедила я. — Роскошное предложение.
Я скрестила руки на груди, вдруг подумав, что спорить с мужчиной будучи нагишом — не самый разумный ход.
— Я не позволю, чтобы мой сын родился бастардом, — отрезал он. — И тебе совершенно незачем уезжать. Чего ты хочешь? Денег? У меня их больше, чем ты сможешь украсть. Черт с ними, с деньгами — я дам тебе положение, защиту, власть — чего еще можно желать?
Он меня купить пытается? Нет, глупо возражать, что не продаюсь — однако моя последняя сделка оказалась настолько неудачной, что я подумаю трижды, прежде чем заключить новую, и на этот раз уж точно не прогадаю с ценой.
Но куда больше соблазнительных перспектив меня заинтриговала горячность, с которой он их предлагал.
— Свободы? — деланно пожала я плечами.
Ольгерд выразительно хмыкнул, нависнув над бадьей.
— И как ты себе представляешь свободу с младенцем на руках? — его лоб прорезала глубокая морщина, когда он нехорошо взглянул на меня: — Только не говори мне, что ты хочешь избавиться от моего сына? Не советовал бы тебе, — сказал он и с нажимом повторил, — очень не советовал бы тебе брать на душу смертельный грех.
Как быстро из нашего общего ребёнок превратился в дитя одного только Ольгерда!
— Ты имеешь ввиду смертный?
— Оговорился, — Ольгерд невинно улыбнулся, расправив усы.
Не замечала за ним такой манеры.
Вода в бадье начала остывать, а я — замерзать. Ольгерд прав, конечно — ничего хорошего женщин с младенцем на руках не ждет, даже в стране таких свободных нравов, как Туссент. Тем более, если эти руки покрыты пентаграммами. И тем не менее — это не повод их выкручивать.
— Пытаешься меня запугать, Ольгерд? — губа закровоточила, стоило мне только слегка ее прикусить. — Тогда ты точно даже представить не можешь, что мне довелось увидеть.
— Отнюдь, — сухо ответил он. — Пытаюсь позаботиться о тех, чьи жизни ещё не успел разрушить. Вылезай из бадьи, ты замерзла.
Хоть я и сомневалась в чистоте и самоотверженности его намерений, одно стало совершенно очевидно: я была ему чертовски нужна. И, несмотря на то, что я никогда не имела власти над Ольгердом, мне вдруг вручили ключи от дворца.
Этим нельзя было не воспользоваться.
— Но ты же не станешь удерживать меня? — я приняла галантно предложенную мне руку и не очень грациозно поднялась из воды. — Даже не сомневайся: я уеду, когда мне вздумается.
Моя бравада об отъезде звучала довольно самонадеянно — мне едва хватало сил встать на ноги. Если сейчас я куда и доеду, так только до ближайшего погоста. Но я не хочу разделить судьбу Ирис, не хочу стать узницей чужих амбиций. Если решу остаться, это будет только мой выбор, и ничей больше.
— Разве ты не хочешь, чтобы я тебя удержал? — чарующе спросил Ольгерд, накидывая на мои плечи бархатистое полотенце.
От него пахло чем-то домашним и вкусным, вроде пожаренного на вертеле цыпленка. Что ж за напасть, только поела, и опять голодная.
На ножках стула виднелись следы от черных пятен, разъевших древесину. Плесень? Плесень в дворянском доме? Бред, всего лишь что-то пролили. Здесь не было фон Розенрота, Ольгерд не стал бы мне врать. Или стал бы?
Лебеда, в какую жуть превратилась моя жизнь.
Ольгерд по-своему истолковал мою дрожь, растерев мне полотенцем грудь и плечи. Либо я уйду сейчас, либо…
— Отчего такие перемены, Ольгерд? Потому что я ношу твоего ребенка? Или потому что спасла твою душу?
Он расплылся в улыбке, довольный, что ситуация разыгрывается в его пользу.
— Милена, ты сумела разгадать загадку о’Дима… — Ольгерд провел ладонью по моим мокрым волосам. — Я уверен, что тебе под силу найти ответ на такой простой вопрос.
Какой удобный ответ — на все и ни на что одновременно.
Вряд ли он меня любит. Но что я знаю о любви, да и нужна ли она мне? Любовь ходовой, но скоропортящийся товар: на моей памяти все, кто о ней много говорили, жили либо недолго, либо за чужой счет. Что мне действительно нужно, так это чтобы обо мне позаботились — хотя бы до тех пор, пока не встану на ноги.
— Я тебя не знаю, Ольгерд, — покачала я головой. — Не знала до этого и тем более не знаю сейчас.
Он легко пожал плечами, как будто услышал сущий пустяк.
— Мы это быстро исправим.
Любопытство — один из многочисленных моих грехов. Мысль о том, чтобы уехать и никогда не узнать, каким он стал, каким он может быть, мне не нравилась.
Я не шелохнулась, выжидая, пока он додумается меня поцеловать, и долго ждать не пришлось. Ласковому поцелую понадобилось пара мгновений, чтобы растерять свою невинность. Нет, некоторые вещи остаются прежними.
— Останься, — произнёс Ольгерд, оторвавшись от меня.
Чудны дела твои, Лебеда! Прежде он
