— Te nomine vero soloque evoco (Я призываю тебя твоим единственным и истинным именем), Agnes Filia aep Gottschalk.
Последняя абсурдная мысль, что полыхнула в моем угасающем сознании, была: «Дьявол, я еще и из черных».
Я закрыла глаза, с головой погружаясь в темноту. Жажда выжить угасала во мне, а мириады голосов, растворенных в темном океане, убаюкивали. Веки стали тяжелыми, как свинец.
— Agnes Filia aep Gottschalk, — повторил Гюнтер о’Дим. — Agnes Filia…
Он поперхнулся, поморщился, будто в его горле застряла острая кость. Когда демон попытался произнести мое имя до конца, его черные вены вздулись под бледной кожей, и неизменно спокойное лицо исказилось гневом. Что происходит?..
أم كاذب عذراء… وعاهرة الغادرة! الكذب تكمن الأكاذيب، عاهرة سبونس عاهرة أخ*!
— землисто-серое лицо Гюнтера о’Дима исказилось, вытянулось до нечеловеческих пропорций.
Кто мне помог?! Как?! Воля к жизни проснулась во мне резко и отчаянно, и я изо всех сил барахталась, пытаясь зацепиться за что-нибудь твердое. Жить! Я хочу жить, заслуживаю я этого или нет! Любой ценой!
Сквозь темную пелену я наблюдала, как мой судья рвал и метал, и хоть язык проклятий был мне незнаком, заложенная в них угроза была предельно прозрачна.
— Սատանան հազար ու մի դռնակ ունի, եթե մեկ հազարը փակ է, մեկը կհայտնվի —
На мгновение все замерло. Потом раздался оглушительный хлопок, и океан содрогнулся и изрыгнул меня из своего чрева.
Комментарий к Страшный Суд
Загадку зарифмовала, обогатила и оформила - SandStorm25. Cсылки на другие работы в шапке)
Мать лжеца - девственница (араб. пословица). Ложь порождает ложь, от шлюхи родится только шлюха!
(переиначенная армянская пословица - у дьявола тысяча и одна дверь, закроется одна, откроется другая).
Мне не удалось связаться с переводчиками, если что, поправьте языки.
Если не очень понятно, то объяснение на два вопроса:
1. Почему не умерла Милена?
2. В чем смысл загадки?
Вы найдете по ссылке:
https://docs.google.com/document/d/1RQDKArHynYkNueb_yLnh3tT9n-gnz1DIHEDyton-l8A/edit?usp=sharing
========== Корень зла ==========
Возвращение в мир живых было медленным и болезненным, словно пробуждение от дурного сна. Ещё совсем недавно едва заметные порезы заявили о себе так резко, будто до этого я окунулась в океан осколков.
Но такая боль — нет, любая боль — ничтожная цена за жизнь.
А я была, вне всяких сомнений, жива, ведь на собственной шкуре уже ощущала обыденные радости бытия: ветер со всей дури дул в лицо, а камень холодил спину даже через кожаную куртку, пока я безуспешно пыталась разлепить веки.
— Милена!
Ольгерд?..
Я больше в жизни не доверюсь голосам, зная, что они могут принадлежать кому и чему угодно. Из-за застилавших глаза слез все кругом расплывалось, но надо мной безо всяких сомнений нависло рыже-зеленое пятно. Я попыталась ему ответить, но вместо этого меня наизнанку вывернуло на каменную мозаику черной слизью, которой не так давно успела вдоволь нахлебаться.
О, дьявол! Надеюсь, что не нажила себе еще одного могущественного врага подобным святотатством.
Шершавые пальцы сомкнулись на моих предплечьях, галантно отодвинув подальше от грязи.
— Ты жива?
Паршиво, должно быть, я выгляжу. Вразумительно ответить не вышло, только бессвязно промычать: язык распух и отказывался подчиняться. Что еще хуже — меня колотило как припадочную. Упаси Лебеда еще и заработать заразу на свою голову.
Крупная капля упала мне на щеку. Неужели слеза? Я еще не готова к столь резкому возвращению человечности Ольгерда. Нет, всего лишь снежинка. Крупная, мясистая снежинка — предвестник знаменитых реданских метелей.
Я жива, идет снег, и я жива!
— Не вздумай умирать, — Ольгерд дыхнул на меня винными парами — хоть кто-то времени зря на терял — и хлопнул ладонью по щеке. — Не вздумай, слышишь?
Умирать в мои планы никак не входило. Ольгерд спросил о чем-то еще — гул в ушах помешал разобрать, о чем именно — и основательно меня встряхнул. Сознание дребезжало, металось, ощущение реальности то накатывало, то отступало, и я провалилась в полудрему, в которой, впрочем, не ожидало ничего хорошего.
Нет худа без добра — стоило мне пару часов поносить благородную фамилию, как меня подняли на руки, а не перекинули через плечо, словно крестьянскую девку. Уткнувшись лицом в меховой отворот кунтуша, я пыталась как можно меньше шевелиться и при этом не заснуть.
Свезло так свезло, ничего не скажешь… Но как именно я спаслась? Уж явно не из-за моего раскаяния или смекалки — грош цена и тому, и другому — так из-за чего же?
Мое собственное имя застряло в горле О’Дима костью, и ненависть, с которой он вышвырнул меня из своей вотчины, была чертовски личной. Слишком личной для случайности.
Неужели ритуал не сработал, потому что за свою короткую жизнь я умудрилась сменить слишком много имен? Но О’Дим прекрасно знал обо всех моих многочисленных прозвищах, и в дальновидности ему отказать было нельзя. Нет, что-то явно не так с самим именем — я повертела его на языке, сочла страшно глупым, но только и всего. Дьявол его знает; может, моя душа просто давно и безвозвратно потеряна, и забирать было нечего. Может, у нильфгаардцев и вовсе нет души — многие северяне придерживались именно такого мнения.
Вопрос куда интереснее — что с Ольгердом? Чем вызвана та бережность, с которой он усаживал меня на Годиву — появившимся сердцем или заботой о наследнике? Если вторым, то он может оставить всякую надежду. После всего, что произошло…
— К рассвету будем в усадьбе, — сказал Ольгерд. — Я знаю хорошего врача в Бронницах, мертвого на ноги поднимет.
…Никакой врач уже не поможет. Может, оно и к лучшему. Хорошей бы матери из меня не получилось, да и приносить новую жизнь в наш далекий от радужного мир — не слишком милосердно.
Над злой шуткой, которую сыграла с нами высшая сила, так никто и не посмеется.
Золотые пряди Годивы окрасились кровью, когда я положила на гриву испещренную паутиной порезов руку. Если лицо выглядит так же, то все зеркала в моем будущем доме всегда будут завешаны плотной тканью.
Ольгерд резко дал по шпорам, и лошадь рванула сквозь пелену падающего снега.
Меня укачивало. Неужели я и вправду выжила? И что же тогда делать с таким роскошным подарком судьбы? Ведь я куда-то собиралась… Туссент?
Сестра Анна рассмеялась, обнажив кровоточащие десны.
Дьявол! Есть вещи, врезающиеся в память, словно огромные пиявки, которых никак не отодрать.
Я тряхнула головой, пытаясь прогнать морок, и вместо него увидела собственное заливисто хохочущее отражение. Похожая на меня как две капли воды девушка была гротескно беременна, огромна, будто выброшенный на сушу кит. Ее плечи обхватили пальцы в массивных перстнях, но тени скрывали стоящего позади мужчину.
Затем сознание решило меня наконец милосердно покинуть.
***
Дьявол его знает, сколько я провела в объятиях лихорадки, метаясь на мокрых простынях, пытаясь
