Так или иначе, Геннадий опоздал, и это событие, само по себе незначимое, повлекло за собой цепочку других событий, как это всегда бывает в жизни.
Геннадий — тот самый гундосый очкарик с философского факультета, которого заметил на лекции Максим Сергеевич. Как ни странно, очки ему били вовсе не злые одногруппники: одногруппники Геннадия были сущими клонами его самого. Другое дело, что юный философ постоянно спотыкался и падал на улице, пока брёл до универа и молчаливо дискутировал сам с собой о судьбах человечества. Вот и сегодня, поскользнувшись, Геннадий врезался носом в фонарный столб — это его и задержало.
— Простите, — автоматически сказал Геннадий, не обращая внимания на то, что говорит со столбом.
— Смотри, куда идёшь, мудрила, — ответили ему.
Только через два с половиной шага Геннадий понял, что что-то не так, и медленно, боязливо обернулся. Никого не было — только столб.
Какое-то время юный философ молча ждал, настороженно и пытливо изучая столб в поисках ответов, но ответы не соизволили явиться, и тогда Геннадий списал всё на недосып и отправился дальше.
Когда Геннадий после пар шёл обратно, он обратил внимание на то, что никакого столба — ни фонарного, ни иного — тут не стояло вовсе…
***
Максим Сергеевич никогда не любил лифты. В юношестве они его максимум забавляли, а сейчас он со вздохом напоминал себе, что в лифт может зайти кто угодно. Например, Станислав Павлович. По счастью, в этот раз ему повезло, и в лифте социолог прокатился с опаздывающим на пару студентом-историком: фамилия студента-историка была Григорьев, а звали его Михан, и опаздывал он, похоже, к Мечникову.
— К Люциферу Дмитриевичу? — вежливо уточнил Максим Сергеевич.
— Именно, — отозвался Михан, явно не заметив подвоха. — А вы на свою пару опаздываете, Максим Сергеич?
— К сожалению, ни на чью. Михаил, вы проехали последний этаж с аудиториями…
— Мы будем заниматься в учительской, — студент немного скис. — Этот пидо… Стас… Павлович опять аудитории напутал.
Максим Сергеевич промолчал, изо всех сил прикусив губу. Пидостас Павлович — это гениально.
Так или иначе, ему тоже было нужно в учительскую, а там уже творилось светопреставление. Пару вёл Мечников, и вёл неподражаемо — сразу понятно, почему его любят и боятся одновременно, таких преподов поискать. Михан застрял на пороге, и Максиму Сергеевичу ничего не оставалось, кроме как застрять вместе с ним.
— Опоздуны делают что? — вопросил Мечников, сидя, сгорбившись, на столе.
— В этом семестре — не знаю, — буркнул Михан.
— Сочиняют хокку, — хмыкнул препод. — Вы тоже давайте, Барсик Сергеевич…
— Люцифер Дмитрич,
Берега попутали.
Я вам не Барсик, — парировал Максим Сергеевич, поведя плечом, и учительская, набитая студентами, взорвалась молодецким студенческим же ржачем. Впрочем, к ним присоединился и Люцифер Дмитриевич.
Пока Михан напрягал мозги, сочиняя достойное хокку, Максим Сергеевич пробрался в глубину учительской. Помещение это чего только не видало, но сегодня оно видало следующее: по центру, за круглым столом, уместилась группа историков-старшекурсников, на столе у окна взгромоздился Мечников — стула там лишнего не нашлось, а подоконник слишком узкий, но Максим Сергеевич был уверен, что он всегда сидит только так. На преподавательском столе-стуле дымился стаканчик с кофе. Разваливающиеся, трещащие по швам шкафы обрамляли это действо с трёх сторон, с четвёртой, буквально в уголке, оставалось место для одного человека — туда и направился Максим Сергеевич.
Только потом он заметил, что было ещё одно, уже занятое место: обычно там сидел декан лингвистов, с заумным видом вещая, как его заколебала сова из Дуолинго. За это его прозвали совой: за что боролся… Но нет, сегодня там была дама, и весьма рыжая дама. Кажется, она преподавала английскую фонетику и грамматику, по настроению. У дамы наверняка была куча дел, но она, побросав всё на свете, с ухмылочкой наблюдала за занятием истории.
— Станислав Палыч,
Ты, конченый засранец,
Плати головой, — пытал счастья Михан.
— А поинтереснее? — поморщился Мечников, внаглую отхлёбывая кофеёк. — О, про меня давай.
— Про вас уже было, — из-за стола улыбнулся староста. Максим Сергеевич отсалютовал в ответ.
— Ну тогда-а… — судя по всему, это было любимой фишкой Мечникова: запрокинув взгляд в небеса, аки пророк, мучительно тянуть время с воистину сатанинской улыбкой, пока студенты стремительно седеют. — Тогда про правителя, которого мы сейчас проходим. Нет, лучше возьми назад, а то ты ведь правда сочинишь.
Интересно, он пару вести будет или нет? Скорее всего, будет, такие преподы вечно заканчивают делом, даже если шутили добрых полчаса. Максим Сергеевич не смог прослушать хокку о Хрущёве, потому что зазвонил телефон — аккурат на том столе, за которым он сидел.
Рыжая дама кивнула на трещавшую трубку, пришлось брать.
— Добрый день, — Максим Сергеевич назвал университет, едва не прибавив к этому «богоданный» и «диспетчерская слушает». — Нет, это не приёмная комиссия.
— А какая? — подозрительно осведомились из трубки.
— Родная, — брякнул Максим Сергеевич. В трубке радостно заржали, а потом разговор прекратился.
Сделав вид, что всё прошло замечательно, социолог отвернулся от обалдевше-заинтересованной рыжей дамы. Он тут не связистом нанимался, чего вы хотели?
Пара наконец-то началась: Мечников слушал и тут же весьма едко комментировал заданные на дом эссе. Единственный, кто не получил придирок, был староста — но старосту упрекнули в том, что он слишком умный и с ним скучно. К счастью, Илья легко к этому относился, иначе бы не дотянул старостой до четвёртого курса. Запамятовав, зачем он вообще сюда пришёл, Максим Сергеевич по привычке просмотрел тесную учительскую и замер — тут сидел нелюдь. Прямо тут!
Для невинного наблюдения, чтоб не оборачиваться, пришлось воспользоваться зеркалом, закопанным в чьих бумажках. Особенно ему понравились: записка от декана лингвистов — декану филологов (с не очень вежливой просьбой прекратить вые… выде… выгибать пальцы), заявление на перевод с испанского на итальянский («Я больше их не перепутаю, честное слово! С уважением, Петров…»), заявление о добровольном уходе с филфака («Не поминайте зарубежным филологом. Без уважения, Иванова…») и так далее в том же духе. Так вот, зеркало. Оно отражало историков, и нет, там не
