— Ричард, это вы? — окликнули его через двадцать минут на лестнице. Дик вздрогнул и обернулся: Катарина! Она! Чувство стыда заставило его щёки загореться, они полыхали почти до боли. Но госпожа Ариго не спросила, что он здесь делает. — Слава богу, нашла… думала, придётся все корпуса обойти… у вас найдётся минутка? Я, кажется, знаю, что делать…
***
Поднимаясь по лестнице в главном корпусе, Ричард думал, что он ошибся. Хуже быть не может? Ха, нет уж, вот теперь всё действительно плохо. И не вывернешься, и не обвинишь никого — кругом виноват сам. Скатился до среднего балла у требовательного профессора Райнштайнера, пропустил своё счастье в лице научного руководителя Катарины, записался в прогульщики и пропустил уже несколько пар подряд, и то потому, что страдал. А теперь стоит напротив кабинета первого проректора и не имеет понятия, что он должен говорить.
Что может сказать сын уволенного ни за что преподавателя первому проректору? Что может сказать едва не разбившийся на дороге мальчишка своему спасителю? Что может сказать Ричард Окделл Рокэ Алве?
Обратной дороги нет. Дик сначала постучал, а потом подумал.
— Войдите.
Ричард протиснулся внутрь. На него не обрушилось матушкино проклятие, не выскочил из-за угла оскорблённый отец, не наехал мотоцикл: на него просто взглянул кот. Первым, что увидел Ричард, был этот красавец с лиловыми глазами, карауливший тумбочку у входа, и он явно требовал внимания.
— Нет, вот этого лучше не делать, — предупредил проректор, видя, что рука Дика сама тянется погладить кота. — Моро свободен от социальных предрассудков, он цапнет вас вне зависимости от того, как ваша фамилия.
— Окделл, — обречённо пробормотал Ричард. — Госпожа Ариго должна была вам сказать…
— И она сказала. Крайне исполнительная женщина, — Алва кивком указал ему на кресло, и Ричард сел, вернее — провалился: это тебе не студенческая скамья. — Возьмите список тем, выберите, какая на вас смотрит, и по возможности не отвлекайте меня.
Дик покивал, прочитал от силы темы полторы, дальше — никак. Он рассматривал тумбочку, пялился на кота, в конце концов исподлобья уставился на Рокэ. Помимо пары знаменательных встреч в самом начале учёбы, они больше не виделись, считай, вообще. Во втором полугодии, возможно, им введут общую историю, и тогда юные математики столкнутся с проректором лицом к лицу, а возможно — и не введут, кто ж его знает, этот университет. Алва над чем-то работал, ноутбук тихонечко жужжал, тонкие красивые пальцы летали над клавиатурой…
— Выбрали? — а вот это было внезапно.
— Давно, — ощетинился Ричард, сам того не заметив. — Первую.
— Так и думал, что вы будете витать в облаках, так что первая — самая лёгкая. Распишитесь, — Дик получил в руки заветную бумагу, которая подтверждала, что он, Ричард Окделл, посеял своё счастье и пишет научную работу не под покровительством Катарины Ариго. — И не делайте такое лицо, будто вам подсунули отраву, юноша. Если бы госпожа Ариго не отправилась меня уговаривать, жертвуя собственным временем и здоровьем, вы бы так и оставались неприкаянным студентом-сиротой. Прошу прощения, не намекал на вашего отца.
— Отец не умер и не сбежал, — теперь Ричард окончательно разозлился. — Он…
— Называйте, как хотите, но он вас сейчас не воспитывает, — пожал плечами проректор, и Дик понял, что всей душой его ненавидит. Матушка — другое дело, её любить тяжело, но отец! — Первую версию пришлёте через две недели. Черновик, заметки, что угодно, но ваши мысли на тему. Если хотите высказаться по поводу вашего родителя, лучше сделайте это сейчас.
Ричард перебирал в памяти всё, что слышал от матушки, отца, Августа, Альдо и пытался вспомнить, в какой момент эти пронзительные синие глаза казались ему добрыми.
— Только вопросы, — выговорил Дик. — Это правда, что отец был хорошим преподавателем?
— Да, его любили студенты и он знал своё дело.
— Это правда, что он разработал программу, которая… которая могла бы сделать лучше?
— Кому сделать? — уточнил Алва.
— Студентам же…
— Возможно. Идеи вашего родителя были несколько утопичны, но студенческая среда определённо восприняла бы их на ура. Не буду спрашивать, откуда вы её знаете, хотя должен…
— Я не помню, дома говорил, наверное, — соврал Ричард. — И… ну… мне всю жизнь говорили, что он был уволен несправедливо…
— Основываясь на том, что мы с вами выяснили только что, Эгмонт Окделл действительно был уволен несправедливо, — равнодушно сказал проректор, откинувшись на спинку кресла и ненадолго прикрыв ладонями глаза. — Полагаю, теперь вы тверды в своём мнении относительно меня. Что-нибудь ещё?
— За что? — вырвалось у Ричарда прежде, чем он успел что-либо обдумать. — Ладно, может быть, я не знаю всего и… и задаю не те вопросы, но… Может быть, в каком-то смысле отец и был лишним здесь, для вас или для господина Дорака, вряд ли для господина ректора Оллара… Но дома! Матушка и без того была не сахар, с тех пор как он потерял работу, всё стало только хуже!.. Они не разговаривали очень долго, а потом матушка звонила в универ… ситет, и чего только ни делала… Нам было стыдно, но она хотела как лучше, она хотела! И денег совсем не осталось, у папы ничего не выходило. Я работал… я… я понимаю, что в пятнадцать лет не так уж рано, а уж в военные годы…
— У нас не военные годы, — произнёс Алва. Он смотрел куда-то в сторону, возможно, на кота.
— Это было ужасно, — не мог остановиться Дик, его трясло. — Они все… все эти люди на почте… смеялись надо мной, я ничего не умел. В школе откуда-то узнали про отца, все издевались и… я был один… Ездил по городу, терялся и плакал, ронял чужие письма. И всё равно матушка куда-то прятала половину этих денег, может, они и по сей день у нас лежат… А за что сёстры?! Им ведь с ней…
Он очнулся и замолчал, придя в ужас от сказанного, вернее, от факта сказанного. У Ричарда не хватало духу сказать прямо — «во всём этом виноваты ВЫ», а обходный монолог выглядел как дурацкая жалоба на жизнь какого-нибудь неудачника. Но ведь он не неудачник… больше не… ведь так?
— Извините, — пробормотал Дик, глядя в пол. — Я… я всё сделаю. Через две недели.
— Закончили? Полегчало? — осведомился Рокэ. Дик вздрогнул:
