— Вот как, — непонятно почему прищурился Штанцлер. — И что же, тебе ничего не было за твою беспечность?
— Да нет, — почему-то Дику стало обидно, и он добавил: — Это я виноват, смотрю куда-то не туда, а он мне помощь предложил… и никаких претензий…
— Ладно, главное, что ты цел, — Август отвернулся к окну. — Я буду говорить неприятные вещи, Дикон, но кто-то должен их говорить. В нашем университете происходит масса несправедливых вещей. Я слишком стар, чтобы им как-то помешать… Но учти, всё, всё здесь находится в руках людей молодых, энергичных и влиятельных… дело не только в том, что кто попало сюда не поступает. Здесь кто попало и не работает… И Эгмонт был не «кто попало», но его подставили, вышвырнули, как ненужную вещь. Он был уволен ни за что…
Ричард сцепил пальцы под столом, стараясь держать лицо. Сколько раз он это слышал — каждый раз становилось больно и обидно. Матушка проводила нравоучительные и душеспасительные беседы об отце со скорбным, но жёстким лицом, уверенная в том, что вдолбит в своих детей одно: папу-выгнали-несправедливо-папа-не-виноват, никого не слушайте, никому не верьте, его подставили, и так далее, и так далее…
Но денег не было, новую работу отец не находил, матушка и Айрис продавали своё рукоделие, а Ричард два года разъезжал по городу помощником почтальона. Но сочувствующих отцу коллег, как рассчитывала матушка, в гостях не появлялось. Но лучше не становилось.
В отличие от серьёзной и сдержанной матушки, Август каждый раз переживал всё заново. Он был очень близок с Эгмонтом, поэтому принял половину удара, если не больше, на себя. И каково ему теперь! Отца уже давно здесь нет, а Август остаётся, с теми же людьми, которые оклеветали отца… с теми же людьми, из-за которых в их семье всё пошло не так.
— Я это слышал, дядюшка Август, — деревянным голосом сказал Дик. — Давайте не будем… трогать старые раны.
— Не будем, а придётся, — глубоко вздохнул Штанцлер. — Не только в учительском составе свои тайны, Дикон. Среди студентов тоже поднимает голову… что-то большое и опасное, как дракон. Думаю, в этом ты разберёшься лучше меня. Я не прошу тебя ни во что не ввязываться, ты сам знаешь, что проблемы чреваты отчислением — а ты и так едва прошёл, извини за прямоту. Но я бы хотел, чтобы ты знал, кому твоя семья обязана…
— Ректору, — не выдержал Ричард. — Увольняет же ректор? Я всё понимаю, дядюшка Ав…
— Ничего ректор не делает, — оборвал его Штанцлер. — Прости, но это так. Им вертят, как хотят, всесильные помощники и заместители. Добрый Оллар… он не хотел расставаться с твоим отцом, но его убедили, и довольно жёстко, что выбора нет. Дослушай меня, Ричард Окделл. Человек, стоявший за несправедливым увольнением твоего отца — первый проректор Рокэ Алва. Я не всевластен, не всевластен и господин ректор. Я ничего не смогу поделать, если тебе понадобится помощь. Просто будь осторожен. Надеюсь, что с председателем отдела кадров тебя судьба не сведёт…
— Конечно, — пробормотал Дик и не удержался: — Да какое ему до меня-то дело? Да кому угодно! Я же не отец, я просто студент, и я намерен хорошо учиться…
— Я повторяю, Дикон, — Август поджал губы и через силу продолжал, — Эгмонт был человеком слова и человеком дела, он отлично знал свой предмет, и его любили студенты. Ни одной причины, чтобы выгнать его взашей со всеми последствиями. Но что-то всё-таки крылось в деле несчастного господина Окделла, что…
— Я понял! — слышать, как отца клеймят несчастным, Дику было невыносимо. Так же невыносимо, как и то, что Штанцлер неосознанно употребляет прошедшее время. Да, это так, счастье отец потерял, но не жизнь и не честь. Его дело было правое. — Я всё понял, дядюшка Август, и буду очень осторожен, как вы и просили. Перерыв кончается…
— Конечно, не смею тебя задерживать. — Проводив его взглядом до двери, Штанцлер окликнул: — Дикон!
— Да?
— Будь внимательнее… на шоссе.
— Хорошо, дядюшка Август.
К чему это он? Непонятно… даже не дал про госпожу Ариго спросить. Выйдя из кабинета и потоптавшись на этаже деканата, Ричард вроде бы нашёл лестницу, но его перехватили. Какой-то блондин, красавчик-старшекурсник, судя по всему… с ослепительной улыбкой и интригующим, но в то же время открытым взглядом.
— Ты Окделл, правильно? Можешь не отвечать, знаю, что Окделл. У меня дельце буквально на пять минут…
========== 3. Робер. Ричард ==========
Голова у Робера решительно шла кругом — а это только первый день. Как ни странно, в толпе студентов-первокурсников он выхватил несколько знакомых лиц, в том числе Дика Окделла. Всё-таки хорошо, что у ребят из провинциальной школы, в какой работал Эпинэ, есть возможность поступить в ОГУ! Дальше — сложнее, но первый шаг был сделан, и Робер искренне порадовался за своих бывших — и нынешних — учеников.
Он не пытался держаться Катарины или Матильды, нужно было заводить знакомства самому. Робера уже позвал на чай, а точнее — на кофе, Квентин Дорак: что ему было нужно, новый преподаватель не знал, но собирался узнать. Пока что он разбирался в расписании, которое помогла найти Матильда.
— Ты вот здесь, — ткнула она пальцем в обведённую маркером клеточку. — И, чёрт возьми, Робер, не спускай глаз с нашего засранца Альдо, я тебя умоляю.
— Я понял, — пробормотал Робер. — Но ты правда решила, что он хочет поднять бунт?
— Да он прямо об этом говорит! Уже столько раз в ректорат вызывали, и всё выкручивается, подлёныш… ух, не будь моим внуком, прибила бы.
А может, и так прибьёшь, невольно усмехнулся Робер.
— Но я не понимаю, Матильда… студенческие митинги — дело привычное. Что в этом такого? Побузит и перестанет.
— Робер, я его дольше знаю. Перестанет — это да, но бузить будет так, что мало не покажется. Ты об этом ещё услышишь, и не раз, — подбирая слова, она заговорила медленнее, — просто знай, что не надо нашему треклятому универу ни бунтов, ни митингов. Никаких не надо. И хорошо, если Альдо на этом остановится: нашему оболтусу есть, кого ненавидеть.
Так никакому не надо митингов… Эпинэ удержался от комментария. ОГУ был слишком крут и популярен для того, чтобы в нём ничего
