И они так же носились по этажам в поисках научника, и так же прятались от того же научника, и просто нервничали, обгрызая ногти, ногти соседей и штукатурку на стене. Теперь Роберу всё это казалось ужасно глупым и смешным.
— Ав! — завилял хвостом Готти. Как ни странно, хозяин за ним не явился.
— И тебе всего хорошего, — засмеялся Эпинэ, почёсывая волкодава за ухом. Готти довольно рявкнул, как успешно заведённый моторчик, и положил морду ему на колени. — Где человека потерял?
— Ав.
— Так и думал…
Прошёл почти год, а Робер так и не решился завести зверушку. Ему было безумно интересно, как Марсель и Рокэ разговаривают со своими питомцами и ещё и понимают, о чём шла речь. Или они просто над ним шутят? Да нет, вряд ли…
— Я посмотрю, кто-то в прекрасном настроении, — не без зависти сказал Марсель, заявляясь через часик после своего пса и картинно падая в кресло Матильды. — Да простит меня госпожа деканша, дальше не дойду…
— Ничего, скоро всё закончится, — примирительно сказал Эпинэ. Он привык к тому, что это его все успокаивают, но в дни универской суеты всё наоборот, да и надо же как-то возвращать долги. Валме усмехнулся, но как-то невесело:
— Да-да, смотря в каком смысле…
— Что-то опять случилось?
— В этом мире каждую секунду что-то случается, — туманно ответил литератор и развёл руками: — Кто-то умер, кто-то родился, кто-то научился ходить, кто-то посадил голос… кто-то свихнулся, кто-то и так родился Алвой… мало ли…
— Ав, — поднял голову Готти.
— Нет, милый, погорелец от нас съехал. Я не потерплю в своей квартире этого жаворонка, он мешает мне спать и видеть сны.
— Всё ещё не верится, — пробормотал Робер, чувствуя, как хорошее настроение утекает сквозь пальцы. — Вы правда считаете, что Альдо мог устроить поджог? И аварию, и…
— Этого никто не говорил, — возмутился Марсель, по литературной привычке придравшись к словам. Робер знал, что сам Валме мог бесконечно устать, но язык у него не уставал никогда — вот и продолжал вещать: — Если сопоставить всё, что мы знаем от великолепной деканши, прекрасной Марианны и тебя, получается, что твой Ракан вообще жертва…
— Жертва?!
— Ну да. Собственного золотого характера, — ехидно завершил фразу литератор. — Не имею желания копаться в его светлой голове в поисках мотива преступления, этим стоило заняться тебе… Но в криминальную банду он сначала вляпался, а уже потом начал использовать их в своих целях. И то Матильда считает, что не по своей воле.
— А ты так не считаешь? — понадеялся Эпинэ. — Мне не нравится версия насчёт его здоровья.
— Я воздержусь. Он твой друг, этот Ракан, а в пожаре безнадёжно сгинул мой блокнотик. Такое не прощают, Робер!
Робер сильно сомневался, что Валме не шутит, но ему было не до канцелярии.
— Если бы я был внимательнее, ничего бы не случилось, — покаялся он, продолжая чесать Готти свободной рукой. Это успокаивало. — Вернее, не совсем ничего… Но не надо было запускать его. Кстати, я недавно встречался с Эгмонтом, он вообще не в курсе…
— Не в курсе чего именно? Полагаю, что всего, — Марсель зевнул и жестом переманил Готти к себе. — Ты ж моя лапушка… Это не тебе, Ро.
— Спасибо, догадался.
— Бедолага Эгмонт уже сто лет в обед не имеет никакого отношения ни к универу, ни к твоему Ракану, ни даже к собственному сыну, — пожал плечами Валме. — Только он умудрился стать символом свободы, ну, как голубь какой-нибудь. Или голубь у нас мира? Неважно, ещё какой-нибудь нежной птички, на которую теперь ссылаются все, кому не лень.
Робер не мешал ему перебирать летучую живность, немного обидевшись за Эгмонта. Он же не виноват, что по стечению обстоятельств потерял работу и был вынужден даже покинуть дом… Эпинэ знал его не очень близко, но знал, и был уверен: наверняка старшего Окделла вынудила уехать либо настоящая нужда, либо Мирабелла. Второе бездоказательно, но как реалистично! Робер так и видел, как грозная матушка Дика пеняет мужу за то, сё, пятое да десятое, и в итоге он просто уезжает.
Но ведь вернулся. Да, поздно, да, к холодному очагу… А ведь человека и вправду жаль. Интересно, приехал бы Эгмонт обратно в О., не оставайся здесь его семья? Город хранит слишком много воспоминаний, и не все они приятны.
— Марсель, когда защищают диплом магистры-историки? — поднял голову Эпинэ. — На этой неделе?
— Да, вроде бы. Хочешь полюбоваться на Третью мировую? — ослепительно улыбнулся Валме. — Я тоже. Думаю, нас пропустят.
Устало кивнув, Робер ненадолго прикрыл глаза руками, а потом услышал чужое хихиканье.
— Ничего-ничего… — фыркал литератор. — Сначала вы у него привычки тырите, потом — фразочки, вот так оно и происходит…
***
Выпускающихся историков было совсем мало, комиссии — и того меньше. В кабинете стояла духота, по лавкам переползали прибывающие магистры и преподаватели, шуршали бумаги, жужжали компьютеры, и среди всего этого ленивого хаоса определённо не доставало Рокэ. Если бы Марсель не был вынужден любоваться сзади на макушку Ракана и выслушивать вздохи Робера по макушке Ракана, он бы и не вспомнил, что первый проректор должен здесь присутствовать.
— Профессор Вейзель, вы что-то потеряли? — вежливо спросил Марсель. Декан остановился на пороге и хмуро взглянул на него:
— Вы знаете, что. Будьте так любезны, Валме…
— Буду любезен. Обожаю быть любезным, — Марсель набрал номер и выждал несколько напрягающих слух гудков, после чего по ту сторону провода звякнуло, брякнуло и по-женски хихикнуло. — Так, душа моя, это что за звукоряд?
— Какие-то проблемы? — невозмутимо отозвался Рокэ. Правда, хихиканье притихло. — Дай угадаю, меня ищет Курт?
— Не то слово. С собаками ищет. Чем ты так очаровательно звенишь?
— Ложкой для мороженого, если этот факт как-то изменит твою жизнь.
— Рокэ, ты… — Марселя разрывало между «невыносим» и «великолепен», и он покосился на Вейзеля в поисках поддержки. Вейзель испытывал к господину проректору отеческие чувства, и Валме всё ждал, когда декан по-отечески схватится за ремень. — Ладно, с профессором договоритесь
