— Все мы по отношению к предкам — новаторы, — ничего умнее придумать не успел, а всё почему, а потому что слушать надо было внимательно.
— Так и есть, но иногда хочется просто посмотреть пьесу… Не такую, конечно, как в древности, когда люди с утра до вечера сидели под палящим солнцем и наблюдали за одними и теми же мужчинами в разных масках, заменяющих выражение лица. Но, знаешь, я иногда такая зануда, — неожиданно сердито воскликнула она, дёрнув плечом. — Хочу, чтоб было, как раньше — и точка! А так нельзя…
— Нельзя, если речь идёт о чём-то более личном, ты же не хотела прожить всю жизнь десятилетней, например. Но насчёт искусства… Пусть творят, что хотят, разумеется…
— Не пусть, — Елена обычная была целеустремлённой, Елена подвыпившая становилась упрямой. Вот бы её это портило, было б всё гораздо проще, но нет… — Ты видел когда-нибудь перформанс?
— Какой именно? С меня хватило статьи о том, где надо ходить мимо голых людей.
— Примерно такой… Но это странно, — она рассмеялась, без стеснения показывая зубы, — не то чтоб я о тебе дурного мнения, но чем тебе не понравились голые люди?
— А я тебе объясню. Люди должны быть голыми в нужное время и в нужном месте, — менторским тоном сказал Марсель, и собеседница и вовсе покатилась со смеху, чего с ней обычно не происходило. — В случае, если эти люди — женщина, им дозволяется случайно оказаться в том месте, которое моя постель. Если эти люди — мужчина, им не дозволяется. Ну или чтоб меня там не было.
— Господи, ну как мы к этому пришли? Я минут сорок рассказывала про Джорджо Стрелера… Извини, я слишком много о своём театре…
— Не извиняйся, ладно? Если б мне не нравилось, я бы с тобой туда не ходил…
Страшно хотелось её обнять, и момент подходящий, но нет. Продолжая сидеть бок о бок с погрузившийся в думы об искусстве подругой, Марсель заново обвёл взглядом помещение. Просторная гостиная в доме Джильди с видом на что-то там (какая-то милая площадь с огоньками, не суть важно — все дороги ведут в Рим), они вдвоём на широком диване с высокой спинкой, где-то в углу негромко играет музыка, а куда подевался хозяин? А, они же у окна… Юлии идёт это платье, если б не приспичило страдать по её сестре…
— Идите сюда, — позвал Луиджи, не очень трезво, но решительно махнув рукой. Хорошенькое дело, раньше он не выносил всех этих телефонных фотосессий у распахнутого окна, а теперь привык. Ну и правильно сделал, надо же не только скорбеть, но и развлекаться, а в идеале — сократить объёмы скорби до минимума.
Пересекая комнату, Марсель едва не врезался в стоящее особняком кресло — одно из многих, их тут целая коллекция, миланская какая-то фирма производства; другими словами — ничего особенного, но в последнее время мелочи оказываются куда влиятельнее лежащих на поверхности крупных вещей.
— Кыш из моего кресла.
— Почему сразу кыш?! — возмутился было Марсель, но Рокэ отступать не собирался — собирался, вероятно, вытащить его отсюда за шкирку. — Оно самое удобное…
— Вот ты и ответил. Так уж повелось, — вещал он уже со своего законного места, поставив бокал на узкий подлокотник и закинув ногу на ногу, — что здесь сижу я, и сижу я здесь всяко дольше, чем ты…
— Марсель, ты идёшь?
— Иду. Уже пришёл, — тьфу ты, снова заглючило. Ладно, пожалуй, с насмешками над психологическими триллерами лучше повременить. Если всё это правда было, значит, и та сцена в Праге — не выдумка, не плод задолбавшегося воображения? Надо будет спросить у Рокэ, что за песня… когда он, разумеется, соизволит явиться…
Olvídame, olvida los momentos pasamos juntos… «Забудь меня». Просто грустная песенка про любовь, спетая на разных языках. «Забудь меня»… Он же не знал, что так будет, верно?
Вид собственного лица на экране напротив сработал отрезвляюще — грех фотографироваться с такой задумчивой рожей, когда все кругом пьяные и сам не лучше. Марсель решил, что грустные песни про любовь — это хорошо, и решительно обнял Елену, притянув её к себе. Не возражала, а кто ж возразит? Селфи — жестокое искусство, хочешь не хочешь, а всех перетрогаешь, пока вы не уместитесь в одном кадре без потери подбородков и ушей.
*
Проводили женщин, усадили их в такси, немного подышали ночным воздухом — сколько сейчас, часа два, два с половиной? Точнее, дышать вызвался Марсель, нарезав пару кругов по ближайшему скверу, а Луиджи курил у дома. В голове было пусто, но приятно — не та пустота, которая отдаётся эхом от стен и создаёт ещё более неприятный звук, чем отсутствие звука, скорее — радостное опустошение, когда всё встало на свои места и беспокоиться больше не о чем. Впрочем, как обычно, но он бы не почувствовал разницы, не произойди вся эта послеаварийная канитель. Это и есть равновесие?
— Хочешь узнать что-нибудь ещё или уже разобрался? — спросил Луиджи, когда они вернулись в тепло. Не то чтоб на улице стоял собачий холод, но всё же не жара. — Мне не сложно, если что… Хоть с сотворения мира, я выпил.
— Я тоже, поэтому не надо никакого сотворения, — а что ему надо? Большой и чистой любви, что ли? Или дурацких старых тайн? — Расскажи что-нибудь про работу вашу. Я внимательно слушал, но ничего не понял.
— Ты и в тот раз ничего не понял, — утешил его Луиджи и хмыкнул. — Нет, серьёзно, это не та вещь, которая легко объясняется. Не то чтоб у нас была какая-то чёткая организация… Формально она есть, поскольку есть иерархия — главари, представители, но если что — нас нет.
— Я понял, что нелегальщина. И что убиваете, тоже понял…
— Откуда?! — Луиджи выглядел смущённым. — Нет, доводилось, но… Я думал, ты не помнишь. Не знаешь… То есть, ты опять вернулся, зная, что… зависаешь с наёмниками?!
— Боже мой, Луиджи, меня один раз это не остановило — не остановит и второй… Вы ж не на меня нацелились.
— И то верно, но откуда?
— Да что ты прицепился? Рокэ рассказал, — смущение плавно перешло в настоящий культурный шок. — Что не так?
—
