Птенцы Вороны по имени Роет-Мох-Ест-Улитку росли всю весну; они сменили коричневый пух на черное оперенье, не такое блестящее, как у взрослых, и открывающее грудь, чтобы не приставали ухажеры, а глаза у них еще оставались младенчески-синими. Они по-прежнему выпрашивали еду, и розовые пятна в распахнутых клювах по-прежнему пробуждали в родителях потребность их кормить; но они уже начали питаться сами – и учились летать. Короткими, неуклюжими перепрыжками, глядя на которые Дарр Дубраули задумывался, как Ворона вообще может выучиться полету. Он летал с Улиткой и самыми смелыми птенцами на опушку сосновой рощи, в которой скрывалось гнездо; Улитка то и дело останавливалась, чтобы дети передохнули и набрались храбрости, а потом двигалась дальше. Она смеялась вместе с Дарром Дубраули – это было забавно, радостно, так всегда было и всегда будет.
– Ладно, – сказала она. – Ну, кто за мной?
Она полетела над зелеными весенними полями в сторону большой кучи жердей и мусора, которую там навалили Люди. Один из птенцов полетел следом, крича: «Погоди! Погоди!» Дарр Дубраули вдруг встревожился, сел на ветку последней Сосны в ряду и присмотрелся.
Невидимая Ворона позвала на помощь.
Улитка услышала, выкрикнула ответ, и Дарр тоже подал голос – клич вырвался у него из горла прежде, чем он смог его подавить, – а Улитка развернулась в воздухе, высматривая попавшую в беду Ворону. На клич примчался ее супруг, он ведь всегда был неподалеку; требовательный и тревожный крик повторился, и Дарр Дубраули закричал что есть мочи: «Быстро! Спасайтесь!» Но было уже слишком поздно.
Первым упал супруг Улитки. Увидев это, Улитка закричала и рванулась туда, где он ударился о землю. Снова выстрел, и она закувыркалась в туче перьев и рухнула.
Дарр с криком ринулся к ним, но остановился – им уже ничем не поможешь, – но птенец метался там, где исчезла его мать, и кричал испуганно и жалобно. Дарр Дубраули принялся петлять и вертеться в воздухе так, словно за ним гнался Ястреб – невидимый Ястреб, от которого не уклониться, – попытался подтолкнуть птенца в сторону деревьев, но малыш не услышал и не понял его.
Третий выстрел сбил птенца, ранил, но не убил, так что он приземлился рядом со скрадком.
Дарр Дубраули почуял, куда сейчас смотрят охотники – в сторону леса и гнезд, – пролетел низко над землей и скрылся в ранней листве Тополя. Оттуда он смог заглянуть в скрадок и разглядеть охотника – единственного охотника.
Доктор Гергесгеймер забросил ружье на плечо, выбрался из скрадка и подошел к добыче. Улитка и ее супруг не шевелились; он бросил на каждую Ворону короткий взгляд и пнул ногой. Но молодая самка поднялась и неуклюже заковыляла в сторону. Дарр Дубраули понял, что он ее сейчас прикончит, и заколебался, не должен ли он напасть на охотника, отвлечь его, чтобы тот убил его вместо птенца. Но доктор Гергесгеймер опустился на одно колено, положил ружье на землю и поднял птицу на руки. Некоторое время он рассматривал дочь Улитки. Теперь Вороны осыпа́ли его издалека ругательствами, и Дарр Дубраули тоже. Доктор Гергесгеймер аккуратно сложил крылья птенца, прижал их к телу, а потом положил дочь Улитки в большой боковой карман плаща. Затем он поднял ружье и пошел широкими шагами в сторону дороги, которая виднелась неподалеку, а следом летели проклятья Ворон.
Похороны Улитки и ее супруга в тот день прошли коротко, и мало кто на них явился: в эту пору года Вороны отдают долг жизни, а не смерти. Дарр Дубраули громко плакал по своей госпоже и ее супругу и ощутил ярость, какой не испытывал никогда прежде. Он познал Жалость. Он познал Чудо. Он узнал жизнь после смерти. Но это было чувство, которого не знала ни одна Ворона, – насколько она может судить о чувствах других Ворон. Теперь Дарр Дубраули знал жажду Мести. Он хотел отомстить и знал кому. И он положит на то все свои силы. Он еще должен научиться жить с этой холодной решимостью, узнать ее требования – но он узнает. Узнает, что мести иногда приходится долго ждать, что, даже если ее свершить, она ничего не даст и все это вовсе не важно.
Об оставшихся птенцах Улитки нужно было позаботиться, и Дарр так и поступил: сотни или тысячи собственных детей за прошедшие века научили его, что и как делать, помогли играть роли обоих родителей. Когда все трое смогли жить самостоятельно – двое самцов и одна самка, отныне и навсегда под угрозой, – он отправился в путь. Сперва облетел только круг известных ему Ворон, тревожных, взвинченных Ворон местной стаи, которую истреблял доктор Гергесгеймер. А когда убедился, что они его поняли и согласились, – насколько можно в этом убедиться, потому что Вороны (как и Люди) могут слушать, кивать и проявлять отвагу, когда опасность далеко, – он покинул стаю и улетел на подень, в другие края, к другим Воронам.
За множество своих жизней Дарр Дубраули научился общаться с чужими Воронами так, чтобы его не забили толпой насмерть, научился подхватывать чужие обычаи и слова. У него не было собственного дома, поэтому он всюду был немного дома. Всегда осторожно проявлял уважение к сильным и подозрительным, всегда спал и питался на вежливом, но не враждебном расстоянии. И когда возникала такая возможность, говорил. Этим он и занимался в путешествии – говорил, когда его готовы были слушать.
О манках. О ружьях, о том, как охотники прячутся в скрадках. А вы что знаете? – спрашивал он этих Ворон. Что можете рассказать? Как прячетесь от охотников с ружьями? Как объясняете молодым, что кричать, как Ворона, может вовсе не Ворона? Об этом они говорили по вечерам, вопросы и ответы передавали от группы к группе, поднимая такой гвалт, что Люди его
