чемодана примус, на примус ставит чайник. Пока закипает чай, хозкомиссия втаскивает два ящика с яйцами, и Левшаков с увлечением приступает к работе во главе хозкомиссии. Нужно перебрать два ящика яиц. Скоро казарма наполняется невыносимым запахом тухлого яйца, но Левшаков неумолим:
— Нельзя, иначе все завоняется.
Целую ночь они работают, а мы с Дидоренко пьем чай и иногда выходим к обозу. Под брезентами стоят арбы, а сторожевые коммунары мокнут под дождем.
Только в два часа ночи вошел в казарму Конисевич и сказал:
— Хорошо… Дождик перестал, уже одна звезда светит…
17. ТОЖЕ ПЕРВЫЕ КИЛОМЕТРЫ
Утром проснулись рано. Всех обрадовал ясный день и знакомый со вчерашнего дня шум Терека. Побежали на горку к ключу и через полчаса уже построились. Проиграли один марш, и снова «вольно» замелькали тюбетейки по Военно-Грузинской. Сегодня особенно радостно на душе на каждое впечатление отзываются коммунары бесконечным птичьим гомоном, писком удивления и стремительным бегом. Природа здесь как будто нарочно построилась в нарядные цепи, чтобы встретить дзержинцев, прибежавших сюда побаловаться после утомительных скрипов и визгов ржавого производства Соломона Борисовича. Вот нашли старую дорогу и минутку постояли возле нее, вот влезли в какую-то поперечную речушку, благо сегодня трусики не выходные, вот остановились возле коровы, спустившейся к воде с зеленого склона.
— Ну и корова же, как коза, а не как корова, — говорит Алексюк, и вокруг него на мгновение замирают пацаньи голоса, чтобы немедленно разразиться:
— Отчего, как коза? Это такая у них и есть корова. А ты лучше посмотри на вымя. Ты видишь, сколько молока?
— Ну и что же? Сколько молока? Три кувшина!
— Три кувшина? Как бы не так. Здесь кувшинов десять будет, а то — три!
— Десять, какой ты скорый!
Старшие идут небольшими группами и солидно делятся впечатлениями. Только такие, как Землянский, не могут идти по дороге, а карабкаются по кручам и откуда-то из-за кустов перекликаются.
Скоро вошли в Дарьяльское ущелье. Оно не поразило ребят ничем грандиозным, но здесь все сложнее, и Терек сердитее.
Остановились возле замка Тамары.
— Так что? Она здесь жила, Тамара эта самая?
— Не жила, называется так…
— Нет, жила!..
— Да как же тут жить? С голоду сдохнешь…
— Чудак ты какой! Она же была царица!..
— Это ты чудак! Если царица, так чего ей сюда забираться? А может, она была того… Без одного винтика? Ну, тогда может быть…
Навстречу по шоссе грузовик, и на нем толпа рабочих. Нам вдруг бросают записку:
«Дальше ходу нету, размыло дорогу, остановляйсь, десятник».
Оглянулись, а грузовика и след простыл. Через два километра натыкаемся на целое происшествие: автомобили, группы туристов сидят на краю дороги и скучают. Коммунары облепили всю горку над дорогой. Расталкиваем толпу и видим: карниз шоссе вдруг прерывается сажени на две и зияет пустотой. Внизу в метрах десяти Терек. Через разрыв переброшена доска, и по ней бегают наши пацаны. К нам подходит человек в замасленном пиджаке и говорит:
— Я дорожный инженер. Вы заведующий этой детской колонией?
— Я.
— Дорогу мы восстановим только дня через три. Но я уже говорил с вашими мальчиками. Можно перебраться по досточке, только, вот, говорят, у вас обоз..
— Да что же делать с обозом? Другой дороги нет?
— Другой дороги нет.
— А вот что сделаем, — говорит из-за моего плеча Фомичев, разберем возы, разберем обоз и все перенесем…
— Как же вы возы перенесете? — спрашивает инженер.
— Да как? Колеса отдельно, оси отдельно, а лошадей переведем, у нас еще доски найдутся.
Подошел и наш обоз, вмешались в разговор возчики:
— Верна говорит маладой чилавэк…
— Это вам на день работы, — улыбается инженер.
— На день? — поднял брови Фомичев. — Через час уже пойдем дальше…
Думать долго не приходится. Я уже хотел трубить сбор командиров, чтобы распределить работу, как на меня налетел вспотевший и взлохмаченный грузин.
— Ты будешь начальник? Коммуна Дзержинского? Ты телеграмму давал, чтобы хлеб был и обед был?
— А ты кто такой? — спрашиваю.
— Я заведующий базой Казбек! Пойдем поговорим!
— Куда пойдем?
— Иди сюда, чтобы народ не слышал. Тебе нужно назад! Я тебя через Баку отправлю, на Тифлис нельзя идти…
— Да брось, товарищ, мы здесь переберемся.
— Здесь переберешься, дальше не переберешься. А тебе чего надо? — набросился он на коммунаров, уже обступивших нас.
— Да это свои, говори.
— На Тифлис не дойдешь. Это что? Это пустяк. За Млетами Арагва, ай, что наделала, что наделала! Пассанаур нет, Пассанаур поплыл, дороги нет тридцать километров, я оттуда бегом прибежал…
— Да врешь ты все…
— Зачем мне врать? Какой ты чудак! Вот смотри. Видишь, вот люди, видишь? Эй, иди сюда! Вот пускай он тебе расскажет.
Четыре человека подошли к нам. Это артисты из Ростова. Они тоже отправились пешком по Военно- Грузинской. Они рассказали, что чудовищный разлив Арагвы не только размыл дорогу, но и совершенно изменил карту местности. Арагва идет по новому руслу, частью покрывая шоссе. Пассанаур значительно пострадал. Горы во многих местах подмыты и завалены проходы. Они не могли пройти пешком, возвращаются во Владикавказ. О колесном обозе нечего и думать.
Мы с Дидоренко задумались: что делать?
— Да врет, может, черт чернявый.
— Так вот же артисты!..
— А артисты откуда, может, тоже из Казбека?
— Из Ростова.
Все-таки Дидоренко попробовал:
— Может, у тебя обед не готов, так и выбрехиваешься! И хлеба, наверное, не приготовил!..
— Хлеба не приготовил? А ты думаешь, можно приготовить хлеб? Когда такое горе? Ты знаешь, сколько народу пострадало? А откуда я хлеб привезу? здесь, видишь, какое дело? А в Пассанауре Арагва, какой тебе хлеб?
— Что же делать?
— Иди назад! Я тебя отправлю через Баку! Я тебя не пущу, я не имею права!
— Как же ты меня через Баку отправишь?
— Я тебе дам бумажку.
— А печать у тебя есть?
