Колдун улыбался, улыбался, и вдруг нахмурился.
— Постой, — говорит, — ты хочешь сказать, что шестьдесят ингредиентов для похлебки наизусть помнишь?
Я на него как на дурня посмотрела.
— Нет, — ответила язвительно, — на ходу выдумываю! Конечно, помню. Я первый раз под присмотром нянюшки готовить начала — мне и четырех годиков не было. Знаешь, сколько всего выучила уже? Батюшка, если какое блюдо новое в стране дальней или у купца иноземного попробует, уже знает, что мне нужно рецепту записать и привезти. И специи разные покупал, травы иноземные. Мне ж один раз понюхать, пощупать, и ввек не перепутаю, — все-таки похвасталась я.
— А пропорции помнишь? — поинтересовался он внимательно. — Меру, сколько чего брать, — пояснил, видя, что я не поняла.
— А-а-а, — я рукой махнула, — это, конечно же, помню. Но тут разве это главное?
— А что? — спросил колдун, улыбаясь. И прядь, упавшую мне на лицо, пальцами убрал.
— Гармоника вкуса, — ответила я наставительно и головой мотнула: не трогай, мол, не простила я тебя. — Бывает, по рецепте все сделаешь, пробуешь — а не то. Не хватает чего-то. Добавишь травинку или перчинку — и все, расцветает похлебка или каша, да так, что и в вирии подать не стыдно! Вот какая сложная наука! А ты носом крутишь.
И я пальцем перед его носом помахала укоризненно. А Мерлин на палец этот посмотрел и зачем-то спросил:
— А читать ты обучена?
Тут я окончательно рассердилась.
— Ты что же, — говорю, — совсем меня глупой считаешь? Я, конечно, не такая умная, как ты, и думаю медленно, но чтению и счету давно обучена. У меня ж батюшка — купец! Глаголицу нашу знаю, романское письмо, греческое, персиянское…
Я перечисляла, а у колдуна глаза все недоверчивей щурились. Книгу он какую-то подхватил, мне под нос сунул.
— Что тут написано? — говорит.
А почерк там мелкий, слова некоторые размыты, но вижу, что романское письмо, знакомое мне. Я пальцем водить стала и читаю.
— Возьми три меры мандрагоры молодой, когда месяц в стрельце будет, добавь полмеры тимьяна, в меду сваренного…
Тут я на колдуна взглянула — мол, убедился? А он головой покачал и велел:
— Дальше читай!
— …десятую часть меры на шерсть мышиную, помета нетопыриного полмеры…
Тут я вспомнила порядок, который у Бабы-Яги навела, и снова устыдилась. Но читать не перестала. Долго читала, раза в три тут было больше инхридиентов, чем в похлебке вчерашней царской. Закончила, наконец — аж язык пересох.
— А теперь повторяй. Наизусть, — Мерлин мне сказал и книгу отобрал, под мышку себе сунул.
— Странные у тебя забавы, свет мой ясный, — проговорила я с тревогой и лоб ему потрогала. Сначала ладонью, а затем, как положено, губами прикоснулась. — Да нет, — заключила, — горячки нет вроде.
— Ох, Марья, Марья, — с улыбкой покачал он головой, и я так от этого растаяла, что и забаве его противиться не стала. Ладонь ко лбу уже своему приложила, чтобы сподручнее вспоминать было, и начала перечислять:
— Мандрагоры молодой три меры, и чтобы месяц в стрельце был, полмеры тимьяна…
Я говорила, говорила, затем на него жалобно взглянула.
— А мне все повторять, да? Язык сейчас отвалится.
— Хватит, — колдун махнул рукой, а сам на меня с удивлением таким смотрит, что я загордилась. — Так ты же сплошь из талантов состоишь, Марья.
— А то, — сказала я и приосанилась. — Может, я и не так умна, как ты, но тоже кое-что умею!
— Ты не глупая, — ответил он рассеянно, о чем-то задумавшись. — Ты наивная и увлекающаяся. А усердия твоего на три ума хватит, только его контролировать нужно и прикладывать правильно. Ну-ка, — поднял Мерлин голову, — пойдем со мной.
— Куда? — испугалась я, еще не решив, похвалил он меня сейчас или обругал.
— Проверить я кое-что хочу, — проговорил он. — В мастерской моей.
Завел меня в комнату на вершине башни. Как и в прошлые разы, со всех сторон зелья разные или кипели, или булькали, или туманом разноцветным исходили, а по стенкам полок видимо-невидимо, и там места пустого нет от кувшинчиков, горшочков, мешочков, чем-то заполненных, плошек, пучков трав.
Сначала он эти горшочки и мешочки снимать стал, называть и мне давать трогать, нюхать и даже на язык пробовать. Половину полок попробовали, уж я умаялась, и проголодалась-то! А затем взял Мерлин с маленькой жаровни горшочек, в котором зеленое что-то медленно варилось, на стол поставил, ложку большую достал, меня к себе поманил. Я на ложку посмотрела, на горшок, и головой в ужасе замотала.
— Нет-нет, я хоть и не ученая, как ты, Мерлин сын Мерлина, а уж ты меня на всю жизнь научил, что не надо зелья пробовать!
— Да не бойся, — говорит он, — я тебе ничего опасного не дам.
— Не буду пробовать, — повторила я непреклонно и отвернулась.
— Значит, врала, — хмыкнул он вкрадчиво, — когда говорила, что на вкус можешь определить, что в похлебке есть, а чего не хватает?
— Так то похлебка! — возмутилась я. — А тут зелье твое! Попробуешь и в нетопыря обернешься какого-нибудь!
— В нетопыря не обернешься, — сказал колдун честным голосом и опять меня к себе поманил.
Я поняла, что не отвяжусь от него. Подошла, глаза зажмурила, рот открыла и с ложки все проглотила. А открыть глаза не смогла.
— Ну что, — со смешком поинтересовался Мерлин, — запомнила состав? Не бойся только, сейчас я тебя расколдую… это зелье окаменения.
А сам подошел ко мне со спины, и по голове меня гладит, и от рук его как мураши теплые разбегаются. Приятно, аж мурчать хочется. Надо злиться, а я млею.
«Ну, — думаю лениво, — только расколдуй. Я тебя так окаменею!»
Как двигаться смогла, глаза распахнула — Мерлин передо мной стоит. Я рот открыла, чтобы все высказать…
