Долго я ехала, дни как камушки из-под копыт пролетали. Днем коня вскачь пускала, ночью под брюхом его ночевала, чтобы теплее было. Чем дальше, тем холоднее — уже и снег землю укрыл, поля с пшеницей заморозил, яблоки на яблонях почерневшие висят.
Много дней прошло — и доехала я до ворот ледяных меж двух гор высоких. Спешилась, гляжу — а у ворот тех вся дружина Кащеева в лед вмороженная вместе с жеребцами стоит. Начала я метаться, Полоза искать — нет царя среди ледяных статуй, нет и его могилы.
Я коня отпустила, ночи дождалась, пошла к воротам тем огромным. Нашла трещинку во льду, внутрь проскользнула и обомлела. Горит во тьме прямо у ворот костер огромный, а у костра спинами ко мне сидят три великана ростом выше деревьев, похлебку варят и хвалятся.
— Завтра, — говорит один, — будет наш повелитель Кащея пытать, голову ему отсекать. А потом пойдем мы войною на царство Медное.
— А почему, — ревет другой, — до сих пор его не убили, зачем хранили?
— Знает он, — отвечает третий, — слово заветное, заклинание могущественное, произнесешь — и будут служить тебе духи земные и небесные, и не будет никого в трех мирах сильнее. Повелитель его голодом и холодом пытал, плетью полосовал, железом каленым жег, а не сказал Кащей ничего. Вот господин терпение и потерял, казнить будет врагам в назидание да чтоб слово заветное никому другому не досталось.
Я послушала, слезы сдерживая. Главное — жив, а дальше справимся! Мышкой вдоль ворот к горе проскользнула, в темноту, и побежала вперед, сквозь пургу, к огромному дворцу, вдалеке виднеющемуся. Свет шел от того дворца белый, будто кто зачаровал его.
Долго я бежала. Ветром меня секло, градом било, замерзла я, устала — но успела к утру.
Посреди ледяной пустыни возвышался дворец повелителя страны Хель, как глыба слюдяная, прозрачная, ни окон, ни дверей в нем — одни ворота в стене. Ворота те великаны охраняют, от них через ров мост перекинут, а во рву вокруг дворца река ледяная течет.
Спустилась я к реке, пробралась под мост, и пошла тихонько на ту сторону, стараясь снегом не хрустеть. Побрела вокруг дворца — вдруг есть где щелочка? Увидела решетку морозную, протиснулась сквозь нее и попала в трубу водную, помоями замерзшими облепленную. Вышла я по ней на кухню тихую, прокралась во двор — край неба уже занимается, а во дворе ледяного дворца палач топор точит, колоду мочит.
Снова мышкой тихой прошуршала вдоль стеночки — во все двери заглядываю — спят за дверями великаны страшные, от храпа стены сотрясаются.
Нашла я темницу темную — у входа людоед сидит, дремлет. На цыпочках внутрь прокралась, иду мимо темниц, вглядываюсь. Вижу — стоит у стены за решеткой Кащей Чудинович, голову опустив, весь изрезанный-иссеченный, живого места на нем нет.
— Кащеюшка, — позвала я шепотом, за решетку схватившись. Не откликнулся он, словно мертвый на кандалах висит.
Всхлипнула я тут и заплакала горько. Плачу, к решетке прижавшись, зову его — и дрогнули под руками моими прутья, посыпались. Слезы мои горячие решетку растопили.
Я шагнула внутрь, прижалась к Полозу — ледяной он, вот-вот душа из тела упорхнет. Только жилка на шее едва заметно бьется. Подергала кандалы — из мерзлого они железа, слезами не растопишь.
— Кащеюшка, — зову и плачу, — проснись, помоги! Как мне спасти тебя, как выручить? Слышу я уже шаги палача твоего. Проснись, друг мой милый, не дай нам пропасть! Проснись же!
Дрогнули веки. Открыл Кащей глаза потухшие, больные, посмотрел на меня и губами разбитыми шепчет:
— Откуда, белочка? То ли сон мне снится чудесный, то ли морок напоследок повелитель холода навел.
— Да я это, змей ты неверующий, — всхлипываю, лицо его дыханием согреваю. Шире глаза он распахнул, застонал от бессилия.
— Ты зачем пришла, глупая? — сипит. — И меня не спасешь, и себя погубишь. Беги! Меня-то хитростью поймали, приковали, а ты еще спастись можешь!
А я тулупчик снимаю, кофту пуховую стягиваю, на него надеваю, подол сарафана рву, ноги ему обматываю. Приложила к груди ухо — сердце бьется медленно, того и гляди, остановится. Подняла я с пола камень тяжелый, к кандалам примерилась.
— Потерпи, — прошу, — немножко, Кащей Чудинович, сейчас сломаю я кандалы и тебя вытащу.
А он усмехнулся, глаза закатил и повис на цепях бездыханным. Я его схватила, к себе прижала, рыдаю — слезами заливаюсь!
— Не оставь меня, друг мой возлюбленный, кем хочешь тебе буду, хоть служанкою, хоть чернавкою, хоть девкой постельною, только не умирай!
Потянулась к нему и поцеловала в губы сухие, холодные, обняла крепко — не отпущу!
Вот уже и в коридоре шаги великаньи раздались. А губы царские под моими потеплели, улыбнулись — и открыл Кащей глаза — живые, янтарем горят.
— Ох ты, белка, — говорит, — беспокойная, помереть спокойно и то не даешь. Придется тебя отсюда спасать, беда моя.
— Аленой меня зовут, — отвечаю сердито.
А он руками тряхнул — и полетели на пол кандалы, ладонями двинул — и на глазах раны его страшные закрылись. Прислушался — совсем близко шаги людоедовы.
— Посиди тут, Аленушка, — просит ласково, — хоть какой-то десяток минут. Негоже тебе видеть то, что я делать сейчас буду.
— Посижу, — говорю послушно, — ты только возвращайся.
Усмехнулся он весело, схватил меня, поцеловал крепко и ушел из темницы. Только я и успела увидеть, как в руке его меч кривой, огнем полыхающий, появился.
И услышала я грохот в коридоре — но не выглянула, страшно мне. Еще шумнее стало — заходил дворец ходуном. А я гляжу — по полу коридора кровь синяя потоком бежит. Убил Кащей палача.
Раздался со двора звук сталкивающейся стали — я к окошку приникла и увидела, как Кащей, став роста великого, с огромным великаном сражается. Силен король Хель, да Полоз сильнее — мечом машет, ветром вьется, от ударов уклоняется, а то и змеем гигантским обращается, начинает людоеда душить. Только бросились на него со всех сторон великаны, и я от страха
