Я закрыла глаза и представила лицо Изобел Кэтчин с острыми чертами. Через секунду я начала ощущать ее присутствие. Сначала его сложно было нащупать, как будто она куда-то двигалась, а потом чувство окрепло, и я смогла на ней сосредоточиться. Вокруг все завертелось, будто мир тасовали, как колоду карт. Когда он замер, я открыла глаза.
И увидела, что стою у кровати Кэтчин. Из меня посыпались слова:
– Кэтчин, мне кажется, здесь появились Хвататели – я имею в виду, в нашем мире. Нашли тела…
– Да, слышала. Медсестры только об этом и говорят.
– …и одна свидетельница слышала, как в небе хлопают крылья, слишком большие для птичьих – и я подумала, что они могут прийти за тобой.
Кэтчин подняла руку.
– Расслабься, Теллер. Это не Хвататели.
– Ты уверена?
– Ага.
– Ты правда… – Я осеклась и задала более осмысленный вопрос. – Почему ты так уверена?
– Никто за мной не охотится. Поверь мне.
Она явно не сомневалась в своих словах. Неужели папа был прав и Хватателей на самом деле не существовало? И все же я чувствовала, что история Кэтчин – не выдуманная. В любом случае мне стало намного легче от осознания того, что ей ничего не грозит – а возможно, и не грозило, по крайней мере в этом измерении. Просто я так думала.
Кэтчин махнула на край больничной койки.
– Садись, а то упадешь. И – все равно спасибо, что решила обо мне позаботиться.
– Да не за что. Зачем еще нужны др… – Я осеклась, подумав, что Кэтчин, возможно, вовсе не хотела бы называться моей подругой.
Как ни странно, она согласилась.
– Ну, наверное, друзья всегда так поступают.
– Мм… Так мы друзья?
Она посмотрела на меня так, будто я что-то недопоняла.
– Я же тебе сказала, что думаю о твоем папе?
При чем здесь это?
– Да.
– Ну, так мы друзья. Друзья всегда говорят друг другу правду, даже ту, которую другому не хочется слышать.
Очень… оригинальное определение дружбы. Впрочем, я и такому рада. Я широко улыбнулась. Кэтчин не то чтобы ответила мне тем же, но улыбнулась краем губ. Хоть что-то.
Она покачала головой, все еще глядя на меня с полуулыбкой.
– Глупая ты. Вот что бы ты делала, если бы сюда прилетели Хвататели? Пугала их своей призрачностью?
– Не знаю! Наверное, подождала бы папу. Думаю, он скоро придет. А, и я не упомянула, что ты меня видишь. Не хотела… ну, я…
– Чтобы я ему сказала, какой он печальный? Думаю, он сам об этом знает.
– Не надо ему напоминать.
– Не бойся, Теллер. Ничего я ему не скажу.
– Обещаешь?
– Обещаю. Я сказала тебе, что думаю, потому что так поступают друзья. А теперь сохраню твой секрет, потому что так поступают друзья.
Интересно, у нее где-то хранился список правил, как полагается дружить? Я впервые встретила такую девчонку. Наверное, другой похожей и не найти.
– Спасибо.
Она кивнула и задумчиво посмотрела в пространство.
– У меня была подруга. Там, в ином месте. Она говорила мне правду. То, что считала правдой.
– Которую тебе не хотелось слышать?
Полуулыбка Кэтчин растаяла, и она стиснула в кулаке комок простыни. Я ляпнула не подумав, и теперь мне было стыдно. Ее подруга действительно говорила тяжелую правду.
Теперь я ни капли не сомневалась, что Кэтчин пережила нечто кошмарное – и не одна. Только ее подруги больше не было рядом, и Кэтчин раньше ее не упоминала, так что мне стало страшно за ее судьбу… и я все-таки переживала, не грозит ли Кэтчин опасность, что бы она там ни говорила.
– Знаю, сейчас папа выглядит не лучшим образом, – сказала я, – но я все равно к нему обратилась бы в трудную минуту. Он тебе поможет. Дай ему шанс.
– Я рассказываю свою историю не для того, чтобы мне помогли.
– Тогда зачем?
Кэтчин подтянула колени к груди и опустила на них подбородок.
– Чтобы меня выслушали.
Я обдумала ее слова, а потом ответила:
– Как по мне, это похоже на мольбу о помощи. Если ты о ней не просишь, это не значит, что она тебе не нужна.
Кэтчин молча смотрела на меня своими бездонными карими глазами, но мне не было неуютно сидеть с ней в тишине. Наоборот, приятно молчать вот так вместе с кем-то, кто знает, что ты рядом. Как и вести обычный разговор. Ну, не совсем обычный, но Кэтчин обращалась ко мне так, как часто обращаются друг к другу друзья – например, назвала меня глупой.
Вдруг я ощутила мучительную тоску по своим двоюродным братьям и сестренкам. Они всегда подшучивали над моими промахами. И всегда защищали, если кто-нибудь не из наших родных нагло смеялся над моими глупыми поступками. Как в тот раз, когда выяснилось, что я не умею петь. Я этого еще не знала. Мне было десять, я выступала на школьной линейке, и на середине песни заметила, что учителя морщатся, а дети закрывают уши руками. Я не верила своим глазам; тетя Вив всегда говорила, что у меня чудесный голос! А потом мне вспомнился тот соленый торт, который она тоже нахваливала. Я замолчала. Дети принялись хихикать, и у меня на глаза навернулись слезы. Вдруг мои двоюродные братья и сестры закричали на весь зал.
Сначала Деннис: «Заткнитесь и дайте ей допеть!»
За ним Триша: «У вас бы так хорошо не вышло!»
И Энджи: «Да вы все поете в сто раз хуже!»
И, наконец, шестилетний Чарли: «Да мы все лучше вас поем!»
Мы с Кэтчин сидели в приятной тишине, пока из коридора не раздались поспешные шаги. Папа ворвался в палату, и я сказала:
– Привет, па. Никаких Хватателей тут нет. Извини.
Он одарил меня взглядом, который означал «я же говорил», но судя по тому, как он сюда спешил, Кэтчин все же заронила в его мысли зерно сомнений своей историей. В глубине души он подозревал, что она правдива, хоть и не хотел это признавать.
– Пришли дослушать мою историю, детектив? – спросила Кэтчин.
– Пожалуй, – ответил папа. – Если вы готовы ее рассказать.
Папа хотел снова с ней поговорить еще с того момента, когда выяснилось, что того, кто якобы погиб при пожаре, на самом деле закололи. Сейчас мне казалось, что все это произошло вечность назад. А вовсе не сегодня утром.
Папа пододвинул стул к кровати и сел.
– В этот раз расскажете про пожар?
Кэтчин хмыкнула.
– До него мы пока не дошли. Сегодня не об этом… – Она взглянула на меня и тут же перевела взгляд обратно на папу, чтобы он ни о чем не догадался. – Сегодня о моей подруге. И о сером.
Кэтчин
Пленница
Я просыпаюсь.
Надо мной свет.
Сияет в центре. По краям – тень.
Я слышу голос:
– Привет, девочка.
Приподнимаюсь.
– Кто здесь?
– Я здесь.
Поворачиваюсь на звук.
Угол комнаты.
Слишком темно – ничего не видно.
Голос поет:
Новый дар Едоку.
Мертвая, мертвая.
Снова жертву ведут.
Мертвая, мертвая.
Будешь ночью рыдать.
Мертвая, мертвая.
Будешь чудищ питать.
Мертвая, мертвая.
Спрыгиваю с кровати. Сжимаю кулаки.
– Выходи!
Молчит.
Подаюсь вперед. Замираю.
Я не знаю, кто в углу. Что в углу.
– Кто ты? –
