— Женщина должна знать своё место. Так повелось от наших предков и заповедано богами. Когда она снимает сапоги со своего мужа, стоя на коленях, она показывает ему свою покорность. Ты странный. Тебе это даже Боян скажет.
— Мне наплевать, где и на что положено. Мне абсолютно всё равно кто там будет и где стоять на коленях и что снимать. Но Мстислава этого делать не будет. А кто ещё раз вякнет об этом, я с такого любителя сам сапоги сниму, вместе с ногами.
— Странный ты!
— Гуннульв! — Я усмехнулся. — По мне так лучше самому с неё сапожки стащить, со всем остальным. Когда глаза в глаза, смотреть друг другу горящими взорами. Когда она, а не ты впивается в твои уста своими и не потому, что покоряется тебе, а потому что любит. Разве униженная сможет так? Нет. Так сможет только гордая, отдаваясь, любить тебя до изнеможения, забирая тебя до последней капли и отдавая себя саму тебе до конца, до последнего кусочка своего сердца, тела, души.
Я говорил громко, глядя на викинга. Вокруг стояла тишина.
— Странный ты… — Повторил он опять. — Но может ты и прав.
— Не может, а прав, Гуннульв! Скажи, разве женщины холодных фиордов не гордые? Разве покоряются они? Разве не берут в руки оружие, вставая плечом к плечу со своими возлюбленными, мужьями, отцами, братьями и сыновьями, если возникнет нужда?
Он кивнул, не сводя с меня взгляда.
— Встают. Гордые. Так, то наши женщины. Ты правильно сказал — женщины холодных фиордов.
— Тогда с чего ты решил, что светлая княжна всех вятичней будет вставать покорно на колени? Тем более, насколько я знаю, но с мечом она умеет управляться не хуже многих воинов.
Гуннульв бросил взгляд наверх башни. Я не оглядывался вслед за ним. Ещё чего не хватало. Я и так знал, что там стоит и наблюдает за нами княжна. Он склонил голову.
— Прими мои извинения, светлая княжна. Я, не подумав, оскорбил тебя. Готов заплатить виру.
Сказать, что Боян и все кто находился на пристани, на башнях и стенах были в шоке, значит, ничего не сказать.
— Скажи Гуннульв, зачем тебе слава и богатство?
— Как зачем, Ярослав? Что бы быть мужчиной! Прославиться в глазах своих соплеменников и чтобы потомки чтили тебя и гордились.
Я покачал головой.
— Гуннульв, Гуннульв. Хёвдинг. Сэконунг моря! Ты и так уже мужчина, раз держишь оружие в руках, а не носишь рабский ошейник и ни перед кем не пресмыкаешься. Тебя и так уважают не только твои друзья, но и твои враги. Но ты так до сих пор и не понял, что слава, богатство тебе нужно только для одного, знать, что где-то дома, тебя ждут, всматриваясь бесконечно любимыми глаза, до рези, в синеву горизонта. И когда ты вернёшься, сбежав с дракара на землю, подбежит к тебе, обхватит шею руками, покрывая твое, задубевшее под морскими солеными ветрами лицо, поцелуями своих нежных губ. И подарит тебе твоё дитя с радостью, а не под принуждением, будучи фактически изнасилованной. Вот для чего тебе нужна слава и богатство, Гуннульв!
Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Рядом с ним, с его руки уже набежала приличная лужа крови. У меня вся правая сторона груди, живот и штаны намокли от крови.
— Я подумаю, Ярослав, над твоими словами. — Наконец ответил он.
— Подумай, Гуннульв.
Викинг, усмехнулся и воткнул нож в брёвна пристани. Я засунул свой в ножны. Он протянул мне руку. И я её пожал. Услышал, как облегченно вздохнул Боян.
— Интересный ты человек, Ярослав. Мне бы хотелось узнать тебя побольше.
— Если хочешь, узнаешь. — Посмотрел наверх башни. Она смотрела на меня. — Светлая княжна, угостим гостей, чем боги послали? — Она кивнула улыбаясь. — Взглянул на викинга. — Тогда добро пожаловать, хёвдинг Гуннульв. Но только всё железо оставляете на своих кораблях. Идёт?
— Идёт.
— Тогда скажи своим, что бы разоблачались, кто хочет зайти в город. При себе можно иметь только нож. Брони тоже снять.
Хёвдинг отдал повеление.
— А ты сам, пойдём со мной.
— Зачем?
— Боишься? Просто рану нужно закрыть и обработать, чтобы, как тут говорят, огневица не села на руку. Ты же не хочешь лишиться руки? — У меня была аптечка. Нужно было зашить и обработать. Как, впрочем, и меня самого. Один-ноль в мою пользу. Мне этот викинг пригодиться, как и его весёлая гоп-компания!
* * *Мои щеки пылали, Ярослав он, он такой… Боги, при одном его виде и голосе с чуть хрипловатыми нотками, бросает в жар. А как он меня прижимал, когда я ему подарок преподносила?! Ох, божечки, что же это со мной творится, что за странные ощущения, что за тепло в груди от его взглядов, что же это он со мной делает, да ещё и на людях? Пока я с пылающими щеками подпирала двери в своей опочивальне, на улице происходило что-то странное. Выглянув в окно, увидела лишь спину удаляющегося мужчины и бегающих кметей, получавших от него распоряжения. Та-ак, что это у нас там происходит? Выскочив из терема, понеслась вслед за удаляющимся за стену мужчиной. Не добежав, залезла на башню, с которой открывался вид на незваных гостей и Ярослава, вышедшего к ним. Повернувшись ко мне, мужчина улыбнулся чистой открытой улыбкой, в то время как я остолбенев, до бела вцепилась пальчиками в деревянный край стены. Явились, вот и первые стервятники. Нурманы! Как и сказал хевдинг Гуннульв, его не надо звать, такие как он, сами приходят. И почти всегда получают всё, что хотят. Оценив обстановку, и слишком яростный пыл между мужчинами, тихим голосом отдала распоряжение, воинам и особо лучникам, быть наготове. А сама, до боли сжимала пальцы на краю стены, смотря на своего суженного. Ярослав, он опять неосторожным словом оскорбил, но в этот раз уже не простого война, а нурмана, одного из опытнейших вождей. Он… сжав зубы, молча смотрела на происходящее, готовая вмешаться в любое мгновение. Он ведь не умеет обращаться с мечом, а что если его ранят, что если он погибнет? Но бой был на ножах. Мужчины, словно дикие звери, опаснейшие, готовые убивать за победу, ходили по кругу присматриваясь, а потом резким движением наносили удары. Первая кровь, катившаяся по их рукам и мой судорожный вдох вместе со словами Ярослава. Надо мной словно гром прогремел, оглушая сказанными словами, вводя в краску, да так, что на душе становится так сладко-сладко, что появляется доселе невиданное чувство, замешанное на переживании.
Мой суженный, сам того не ведая, отринул наши традиции, всё то, что должна делать любящая и покорная жена. Всё то, что должна буду сделать я,
