- А ты как думаешь?
Господи… сколько злобы в его глазах! Так он не смотрел даже тогда… в моей глупой юности.
- Ты считаешь, можно не заметь в толпе человека, с которым прожил почти два десятка лет? Не заметить можно, не почувствовать нельзя.
Кай был странным весь этот день, даже для самого себя чересчур молчаливым. Мой тёплый сентябрьский день наедине с мужчиной, единственным за всю жизнь любимым, оказался совсем не таким, о каком столько лет мечталось. Как же долго я его ждала, Кай! Как же долго я ждала тебя!
- Ненавижу!
- За что? – только и успеваю произнести, потому что слёзы душат.
Он поднимается, подходит к окну, упирается поясницей в косяк – ему тяжело стоять без опоры:
- За сучную сущность. Была бы ты дурой, мне было бы проще. Клянусь, было бы проще, потому что ненависть разъедает человека изнутри хуже обиды! Ты слишком умна, чтобы у меня был шанс верить в оплошность и по-доброму убрать тебя из своей жизни.
- За что? – шепчу.
Я знаю, за что. Но хочу, чтобы он выплеснул свою ненависть. И я готова в ней захлебнуться, только бы он освободился.
- За то, что пыталась её убить, - спокойно отвечает.
Он смотрит в глаза, руки на мгновение сжимает в кулаки, но сразу разжимает – возвращает контроль. Дышит часто и так напряжённо, что мышцы на животе выглядят каменными. Я смотрю на пряжку его ремня – в этом полусогнутом состоянии она впилась в кожу, и я не могу оторвать от этого места глаз.
Да, я хотела её убить, потому что нет у меня больше сил.
Нет их.
Просыпаться каждое утро и заставлять себя ходить по земле не так просто. От мысли, что увидишь его в офисе, что снова услышишь голос, получишь ланч из его рук, а если повезёт, то и пообедаешь вместе, хоть и в компании других людей, становится легче, радость предвкушения наполняет энергией. Но потом наступает вечер, и он едет к ней, всегда возвращается к жене.
Не может мужчина так сильно любить, не имеет права! Двадцать лет я жду жалкие крохи, но он не готов дать мне даже их! У Лейфа вот уже пять лет есть любовница в Торонто – отдушина, лекарство от быта и повод вспомнить, что он не только муж и пятикратный отец, но и мужчина. У Олсона женщины не переводились никогда, и только меня угораздило заболеть Каем – мужчиной, помешанным на верности. А ведь когда-то он был только моим, и тогда… не был так сильно нужен.
Высокий, красивый, умный, среди тысяч девушек он нашёл единственную, не способную на предательство. Он был в ней уверен, а она предала – всего-то и нужно было, что надавить на нужные кнопки.
У неё их много, и я нажала только на одну.
- Почему ты здесь? – искренне не понимаю его действий.
- Чтобы закончить с тобой.
- Это так важно именно сейчас? Ты не попытаешься её остановить? Уже много времени прошло - несколько часов, Кай…
Он глубоко вздыхает, на мгновение закрывает глаза.
- Рядом с ней сейчас её психиатр.
У него всё под контролем… Но если бы он не увидел, не заметил её там, на пирсе, то… был ли у меня шанс?
- Почему не ты?
- Потому что рано.
Он отрывается от стены, находит рубашку, просовывает руки в рукава, и я вижу, что спокоен – по жестокости в его глазах. В таком состоянии, как сейчас, он не человек – машина. Опасен, безжалостен, безошибочен. Я пытаюсь морально подготовиться к боли, но знаю, что бесполезно.
- Моя жена – фатально уязвимый человек, и ты всегда об этом знала. Как и то, что её в прямом смысле можно убить словами. Я убил однажды. И вот уже шесть лет держу её за горло - иначе выскользнет.
Он сморит в окно, застёгивая пуговицы, и ни один его мускул не выдаёт беспокойства – надежды, что сжалится, нет.
- За ошибку наказан, - продолжает, – я люблю, меня не любят в ответ. И ты как никто другой знаешь цену этого наказания, - разворачивается, смотрит сощуренными глазами, и от его взгляда мой затылок пронизывает тупой болью.
- Кай… - я пытаюсь остановить его, потому что знаю, бить будет больно, вынести бы…
- Поздно.
Он поднимает с пола пустой презерватив, подходит, я думаю, что ко мне, и когда наклоняется, чувствую мощные толчки в сердечной мышце, но до меня ему нет дела - выдёргивает из коробки на прикроватном столике салфетку, по пути в ванную заворачивает в неё презерватив, выбрасывает в мусор и моет руки.
Я закрываю глаза.
Моет после меня руки. Долго, тщательно оттирает их мылом, держит под проточной водой, трёт полотенцем.
Хирург в белых шёлковых перчатках, делающий единственный смертоносный надрез, задевающий одну за другой мои жизненно важные артерии, и ни капли крови не попадёт на белую ткань.
Кай Керрфут - самый умный и неоднозначный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Самый скрытный, опасный, непредсказуемый, чудовищный манипулятор, способный на изящную, но убийственную жестокость.
Аутист, которого во взрослой жизни никто и никогда в этом не подозревал – так преуспел он в маскировке.
Возвращается:
- Я простил тебя за то, что раздвинула свои чёртовы ноги перед другим.
На его лице ад: зубы стиснуты, вместо глаз щели, плечи напряжены так, словно он готов ударить:
- Она тоже! - напоминаю ему, хоть и задыхаюсь.
- Я много раз прощал тебе твои попытки обидеть её, - продолжает шипеть. - Но попытку убить не прощу! Никогда! Не спишу на тупость! Не найду оправдания!
Одно движение – он распрямляется, и от злости и опасности нет и следа – снова невозмутимость. Не человек – дьявол. Сатана, замаскированный созидательным спокойствием. Безразличие больнее всего.
- Она не ты, - бросает.
После всего поднимается и произносит слова, которым суждено стать клеймом на моей душе́:
- Ты была самой большой ошибкой в моей жизни, Дженна.
Я была не права. Как же я была не права, ещё тридцать минут назад полагая, что этот человек сломался. Его невозможно сломать. Ничем. Невозможно к чему-либо склонить или принудить. Никак.
- Я всегда знал, кто придумал мне прозвище «Аутист», - заявляет. - И знаешь, прощение – это библейская вещь, поэтому она не может быть неправильной. Однако есть один очень важный момент: необходимо разделять людей на действительно допустивших ошибку и тех, кто за твоей спиной назовёт тебя «лохом». Есть только один способ это сделать: не прощать дважды. Я всегда даю людям второй
