Чуть не ляпнул, что можем и сейчас смотаться, но сдержался. Хоть ничего плохого в вечернем посещении храмов и нет, но так не принято. Согласно кивнул и отправился силки проверять.
Как говорится, если день не задался, то во всем! Силки оказались пустыми, отправившись на речку, забыл хлеб (его Пелагея печет, и мне перепадает), пришлось возвращаться. Только расположился и закинул удочку, как набежали тучи, поднялся ветер, дождь ливанул резко и стеной. Вымок до нитки за минуту, даже не спасло то, что попытался под елкой укрыться. Полчаса отсиживался, но ливень и не думал прекращаться, наоборот, тучи сгущались, молнии засверкали, рыбы не половишь. С пустыми руками, злой, замерзший, отправился в свой шалаш, который тоже не справился с дождем.
– Ваня! Иди уж на сеновал, в такую погоду грех на улице тебя оставлять, – перекрывая ветер и шум дождя, проорала мне из окна знахарка, увидев, как я пытаюсь уплотнить крышу шалаша.
Отказываться не стал: лучше уж меня исколет сено, чем под дождем спать. В сарае разделся, выжал одежду и… сел на корточки. Комплект сменной одежды у меня был, Григорий привозил пару дней назад, но он лежал в шалаше, со всеми вытекающими. Делать нечего, натянул на себя мокрую одежду и стал руками и ногами махать – согреюсь, да заодно и потренируюсь. В итоге лег спать при бурчащем животе и сосущем желудке, в сырой одежде и на колючее сено. Тем не менее, согревшись, уснул и проснулся оттого, что Прошка меня за плечо трясет:
– Графиня дожидается, говорит-с, что без своего-с лекаря не поедут-с в церкву.
– Иду, – протер глаза, отвечая ему.
Наскоро умылся и с благодарностью взял от знахарки лепешку с творогом. Очень есть хотелось – за минуту умял, и настроение поднялось. От вчерашнего ливня остались лужи, солнышко светило, птички чирикали, воздух свежий – красота! А вот девушка бледна, опять у губ окровавленный платок держала. Лаврентий смурной рядом с ней сидел.
– Хуже стало? – забеспокоился я, залезая в экипаж.
– Но-с, родимая-с! – крикнул Прошка, пуская лошадку шагом.
– Жар ночью был, к утру немного спал, – доложил Лаврентий.
– А я уж думала, что на поправку пошла и пить твое зелье не придется, – вымученно улыбнулась графиня.
– Эта болезнь коварна, – ответил ей, понимая, что, похоже, произошло резкое ухудшение.
Дорога эта, будь она неладна! До ближайшей церкви всего три версты, как мне говорили, но они, наверное, с гаком! Да еще и дождь свои коррективы внес – пару раз застревали, приходилось нам с Лаврентием экипаж толкать. Естественно, вымазались по самые… не балуйся! От радостного настроения и следа не осталось, тем более что графиня кашляла часто. Наконец-то смогли добраться до Гордеевки – деревеньки с таким названием, где церковь стоит. Это не мое «родное» село, то Ислово зовется. Нет, в «моем» селе тоже есть церковь, но дорога до нее дальше и крюк больше. А вообще не в каждом селе стоят храмы, как и больницы, про школы и вовсе молчу. Лаврентий рассказывал, что государыня требует увеличить число школ и больниц, и, хотя учителей и врачей мало, такая политика мне нравится: в правильном направлении движется развитие страны. Перекосы в правлении имеются, если верить тому же слуге графини. С другой стороны, разговоры – одно, а школ-то не строят, требуется самому все посмотреть и собственное мнение составить.
Перед въездом в деревню Прошка остановился у озерца, где мы с Лаврентием, как могли и помогая друг другу, привели себя в порядок. Нет, от грязи на одежде хрен избавишься, но умылись и сапоги почистили.
Церковь деревянная, со множеством икон и зажженных свеч. Батюшка уже заканчивал читать молитву, к своему стыду, понятия не имею какую. Народу полно, но Мария Александровна из толпы выделялась – сразу видно, благородных кровей! Да и преобразилась она разительно – у знахарки обычной девушкой ходила, а тут настоящая леди. Спина прямая, взгляд грустный, но властность проглядывает. Или это из-за одежды? С ней никто нарядом сравниться не может, хотя крестьянки и разоделись по случаю похода в церковь. Девушка купила несколько свечей и пошла к каким-то иконам. Ставила свечи, крестилась и о чем-то шептала. Я не вслушивался, делал вид, что батюшку слушаю, но графиню из поля зрения не выпускал. У девушки явный жар, дорога ей на пользу не пошла. Сможет ли обратно добраться? Блин, и чего она в церковь отправилась? Но воспротивиться я не мог, не имею права, да и не послушалась бы она, а в лице Лаврентия еще бы и поддержку обрела. После причастия, а я тоже ложку сладкого кагора выпил, графиня захотела исповедаться. Вот не нравился мне ее настрой!
Вышел из церкви и к экипажу направился, где уже Прохор дремал на козлах.
– Табачку нет? – поинтересовался у нашего кучера.
– Только махорка, папиросы мне не по карману, да и не нравятся, – широко зевнув, ответил тот.
– Давай, – махнул я рукой.
Прошка слез, и мы с ним засмолили. Кучер парень неплохой, но выпить не дурак, да и простоват.
– Графиню-то нашу поставишь на ноги? – в очередной раз спросил он.
– Постараюсь, – потер я подбородок.
Пока так и не решился бриться: зеркало в доме есть, но перед ним никто не даст мне щетину сбривать, а смотреть в бочку с водой и махать ножом, как делает Лаврентий, опасаюсь. Да и ножик мой не для бритья, заточен он превосходно, за это время один раз подправил, но бриться будет неудобно.
– Иван! – раздался крик Лаврентия с крыльца церкви.
Бросив под ноги самокрутку, я побежал в сторону слуги графини, догадываясь, что случилось ужасное.
– С Машей беда! Ей плохо стало! – взволнованно проговорил Лаврентий, когда я оказался рядом.
– Догадался уже! Веди к ней!
Девушку отнесли в коморку батюшки сразу после исповеди, когда та, получая отпущение грехов, свалилась без чувств.
– И ведь грехи уже отпустил, перекрестил, – печально покачал головой батюшка, поглаживая висящий на рясе серебряный крест.
Молодой тут священнослужитель, мимоходом отметил я, склоняясь над телом девушки. Дышит хрипло, лоб горяченный. Но в лесу она полна сил была, что произошло? Тряска? Длинно и грязно выругался, а потом на батюшку оглянулся:
– Прости, святой отец, – нервы!
– Понимаю, – степенно кивнул тот. – Грех безучастным остаться, а скверные слова не всегда оскорблением являются.
«Прогрессивный он тут!» – мысленно усмехнулся я, расстегивая пуговички на блузке Марии.
– Позволь узнать, что делать собрался, сын мой? – поинтересовался батюшка.
– Отец, э-э-э… не знаю твоего имени, – проговорил я, сражаясь с мелкими петельками.
– Николай, – подсказал Лаврентий.
– Отец Николай, графиню требуется немедленно освободить от того, что ей дышать мешает, – пояснил я, распахнув блузку и узрев злосчастный корсет.
Как она только в нем дорогу выдержала? Нет, ну захотела в церковь – пожалуйста! Но зачем себя самой в могилу загонять?!
– Это что? – прошипел я, обращаясь к Лаврентию на затянутую грудь девушки и вытаскивая из сапога нож.
– Свят-свят-свят! – быстро закрестился отец Николай и попятился к печке.
– Не доглядел, – покаялся Лаврентий.
– Да простит меня Бог, – произнес я и, осторожно поддев корсет, разрезал материю, высвобождая
