– Куда же мы пойдём, Рэйден-сан?
Я встал:
– К торговцу Акайо. Как вам икра летучей рыбы?
Когда мы вышли на улицу, ко мне подбежал тщедушный мальчишка лет семи. Он протягивал лист бумаги, свернутый в трубку и перевязанный красным шнуром.
– Это вам, господин!
– Что это? От кого?
Нет, убежал, только пятки засверкали.
Я развернул послание. Там значилось: «Из боевого лука по мышам не стреляют!»
– Вам угрожают? – встревожился Хизэши. – Это от налётчиков?!
– Идёмте, – отмахнулся я. – Я вам всё объясню по дороге.
4
«Доброй ночи, достопочтенные воры!»
– Привязал?
– Ага! – донеслось сверху.
Куро-бодзу подёргал верёвку: раз, другой. Держит, умница. Сплюнув под ноги – на удачу! – он ловкой обезьяной, в два рывка, взлетел на забор. Для Куро-бодзу не составило бы труда обойтись без верёвок, но мир, как известно, полон страданий – не все в банде обладали его талантами. Кроме того, обратно пойдём с награбленным добром, и тогда уже верёвки точно окажутся кстати.
Не соврал Весёлый Пёс. Вбил крюки, как уговаривались. А тянул-то, ломался! Сказал бы сразу, остался бы при двух мизинцах. Думал, Куро-бодзу отстанет? Даст спокойно жить? Торговать в чужой лавке? Спать с чужой женой?!
Такое счастье, и без Куро-бодзу?!
«Ты, битая рожа, забрал чужое тело, – Куро-бодзу широко ухмыльнулся, вспомнив опухшую физиономию Весёлого Пса. К этому лицу Куро-бодзу ещё не привык, а значит, и бить по нему было куда веселее. – Забрал ведь, а? Вот и пользуйся им сам. Тут я не в доле, мимо иду. А лавкой ты с нами поделишься, никуда не денешься. И лавкой, и товаром, и деньгами. И пухлой жёнушкой поделишься, если я захочу. Ко мне вход – монетка, а выход – дюжина!»
Сказать по правде, Куро-бодзу не понимал, отчего Весёлый Пёс на первых порах своего фуккацу молчал про крюки. На что надеялся? Если родился дурнем, дурнем и век свой закончишь. Ничего, кулак всюду в помощь, напомнит упрямцу, кто под кем ходит.
– Пошли!
Пять теней соскользнули с забора на землю. Куро-бодзу шёл первым. Прячась в тени хозяйственных построек, он подолгу замирал на месте, вслушивался в зябкое дыхание ночи. Опаска – вторая мать. Ага, вот и главное строение. В окнах – ни огонька, лишь тускло светится фонарь над верандой.
Служанка? Ушла к любовнику.
Куро-бодзу беззвучно засмеялся: Красавчик Ха был незаменим в делах по женской части. Если надо увести бабу из дому, за неделю до этого зашли к ней Красавчика. Можешь не сомневаться: в условленный час служанка бегом побежит туда, где будет ждать её новый возлюбленный – и до утра не вернётся.
Хозяева уехали, побег безопасен. Отчего же не позабавиться?
Двое слуг-мужчин тоже отсутствовали. Ичиро, мальчик на побегушках у Куро-бодзу, доложил: сидят в «квартале пёстрых лилий». Пьют, играют в кости. Собираются взять женщин для удовольствий. Дорогой «сливовый чай» не по карману, к дешёвкам, вроде банщиц, душа не лежит. Значит, пойдут или к тем, кто с набережной, или в «Дом колокольчиков».
Квартальные ворота заперты, вернутся после рассвета.
На судьбу Куро-бодзу полагался редко. Судьба что судья – не подмажешь, не поможет. Он своими руками передал слугам мешочек со звонкой монетой и намекнул, что спешить с возвращением не надо. Парни оказались головастые, с понятием. Разнос от хозяев? Потеря службы?! Это их не смутило. Может, и не выгонят, просто отругают. А даже если и выгонят? Оба давно собирались попытать счастья в лихом промысле. Кто лучше примет двух храбрецов, если не Куро-бодзу?
Кто щедрее наградит?!
Ну, тут Куро-бодзу ещё терзался сомнениями. Храбрецов можно приветить в шайке. А можно и по-тихому сдать властям, как главных подозреваемых в ограблении. Мало ли что их видели у проституток? Обнесли дом, добычу спрятали в укромном месте, а после ушли к «пёстрым лилиям», чтобы себя обелить. Полиция за такой подарок обеими руками ухватится, лишь бы не бить ноги в поисках…
– За мной!
Предвкушая славное дельце, Куро-бодзу облизнулся. Язык у него был длинней обычного, а голова облысела в юности, от неведомой кожной болезни. За это он и получил своё прозвище – Куро-бодзу. Так звали тёмного демона-призрака, похожего на лысого монаха с длинным языком. Ночами демон пробирался в дома и высасывал дыхание у спящих людей. Дыханием Куро-бодзу не интересовался, зато чужое имущество любил сверх всякой меры.
Тоже, если задуматься, в каком-то смысле дыхание. Когда богат, и дышится легко. А бедняку одна дорога – в петлю.
– Доброй ночи, достопочтенные воры!
На веранду, прямо под фонарь, вышел мужчина. Нет, мальчик. Тот самый щенок, которого люди Куро-бодзу избили у рыбной лавки. Ну, избили бы, если бы не вмешательство мерзкого каонай. О том, что это безликий на самом деле избил людей Куро-бодзу, и думать не хотелось. При одной мысли о таком сердце вскипало, а кровь бросалась в голову. Сам Куро-бодзу во время злополучной драки стоял поодаль, в свалку не мешался и потому остался цел. А Болтун Яри ослеп на правый глаз и головную повязку теперь носил наискосок, прикрывая то место, куда ударил каонай. Хромому Дракону сломали ключицу: лежит сейчас в ночлежке, охает…
Гордость взывала о мести.
Куро-бодзу наскоро огляделся: нет ли поблизости гада-безликого? Увы, есть. Стоит у дровяного навеса. Рыбья маска слабо мерцает в отблесках фонаря. Вооружён? Отсюда не видно.
– Доброй ночи! – с вызовом крикнул Куро-бодзу. – Сами уйдёте или помочь?
– Они не уйдут, – сказал кто-то. – И вы тоже.
У колодца качнулась тень. Подняла лампу, которую до того прятала за срубом.
– Я Комацу Хизэши, вы меня знаете. Со мной трое моих сослуживцев, не считая дознавателя Рэйдена, – безликого досин, разумеется, не упомянул. – Двор окружён дюжиной окаппики[56], имеющих достаточный опыт задержания преступников вроде вас. Предлагаю сдаться без сопротивления. В противном случае я не поручусь за ваше здоровье.
– Бежим! – заорал Куро-бодзу.
Если опаска – вторая мать вора, то суматоха – третья бабушка. Зная своих подельщиков, Куро-бодзу рассчитывал ускользнуть, пока тех будут вязать. Чаще всего он бывал прав в расчётах, но сегодня, к великому сожалению Куро-бодзу, прав оказался не он, а досин Хизэши.
Ну, в смысле потерянного здоровья.
Глава восьмая
ИЗ БОЕВОГО ЛУКА ПО МЫШАМ НЕ СТРЕЛЯЮТ
1
«Я вас не звал!»
«Мир ничто иное, как обитель страданий,» – говаривал настоятель Иссэн, когда его мучило воспаление дзи[57]. И добавлял, кряхтя: «Всё повторяется, всё.»
Будда изрёк четыре благородные истины. Святому Иссэну хватало двух.
Болезнь монах лечил по старинке – мылся в ручье, вонзал в кусок соевого творога три сломанные иглы, закапывал приношение у главных храмовых ворот, читал молитвы и шёл к большому серому камню, грубо обтесанному в виде яйца. Теперь следовало потереть страдающую часть тела о камень и удалиться, думая
