– Повтори для меня.
Три шага. Пять. Семь. Наконец он произнёс:
– Я отметил, что стал ленивым и неуклюжим.
– Ты это сказал не потому, что споткнулся. Ты имел в виду другое.
– Да, другое.
– И что же?
– Пригрелся я у вас на службе. Забыл, кто я. Вернее, забыл, что я – никто. Мне очень стыдно: сегодня я дважды оступился.
– Первый раз, когда слишком поздно убрался с дороги?
– Да, господин.
– А второй?
– Когда увернулся от плети.
– При чем здесь неуклюжесть? Ты же увернулся! Он тебя даже не задел.
– Вот именно, господин. А должен был задеть.
– Что за чепуха!
– Увернуться для каонай – плохо. Опасно. Благородный господин хотел проучить гадкого безликого? Значит, он должен его проучить. Это право благородного господина. А если каонай увернулся, отскочил, убежал – благородный господин ярится. «Как он посмел?!» – думает господин. И вместо одного удара наносит десять.
– То есть, тебе следовало остаться на месте? Принять удар?
– Я научился правильно подставляться. Многие каонай так умеют. Надо, чтобы удар вышел громкий, чтобы из одежды пыль полетела, а до тела плеть не достала. Ещё надо закричать, как от боли, на колени упасть, голову руками закрыть. Благородным господам нравится. Обычно они больше не бьют. Смеются, плюют и уходят.
Мне разобрало любопытство.
– А если тебя станут бить палкой?
– С палкой труднее, – признался Мигеру. – Можно смягчить удар, принять на себя. Но если человек бить умеет, всё равно будет больно.
Я припомнил, как Мигеру разделался с бандитами у дома торговца рыбой. Как это, должно быть, тяжело, да что там – невыносимо! Знать, что можешь избить обидчика в хлам – и не мочь ответить! Значит, умение подставляться? Так, чтобы противнику казалось: удар достиг цели, тебя корёжит от боли? Да, такое искусство может быть полезным. Враг думает, что ты уже ни на что не способен, а ты…
– Я зазнался, господин. Медленно соображаю, плохо двигаюсь. Решил, что нашёл тёплое место, что теперь я под защитой. Забыл, что служение Карпу-и-Дракону – не поблажка для нас, безликих. Что это шанс…
Он замолчал, закашлялся. Я был уверен: сейчас Мигеру чуть было не проговорился о том, по какой причине к дознавателям приставляют слуг-каонай. Тянуть из него слова клещами я не стал. Если ему запрещено рассказывать, значит, так тому и быть.
Всему своё время.
– Осьминог, – внезапно произнёс Мигеру.
И причмокнул. Несмотря на маску, я ясно услышал этот звук.
– Что – осьминог?
– Тот парень, который был женщиной… Вы с ним беседовали в лапшичной, помните? Он ел осьминога. Я тоже ел осьминога, в Лисбоа. Там его тушат с красной фасолью, овощами и перцем. Много перца, очень много. Ты запиваешь еду крепким вином, а во рту всё горит…
В его голосе звучала такая тоска, что я не нашелся, что ответить.
3
«Самурай Киото-доно»
Ближе к вечеру начал сыпать дождь. Я отвязал притороченную к седлу соломенную шляпу – настолько широкую, что она с запасом прикрыла не только мою голову, но и плечи. Мигеру поглубже натянул капюшон своего балахона. Кобыла мокла, но не жаловалась.
До почтовой станции мы добрались в сумерках. Сквозь щели в бамбуковых ставнях гостиницы пробивался тёплый охристый свет. А вот наружный фонарь то ли потух под дождём, то ли его не удосужились зажечь.
Неподалеку от входа имелся навес с коновязью. Я привязал под навесом кобылу, оставил Мигеру ждать вместе с усталым животным и сунулся в гостиницу. Там было чисто и гораздо теплее, чем на улице. В дальнем углу за низким столиком дымила трубками компания прилично одетых мужчин, по виду – мелких чиновников. Похоже, эти люди были вполне довольны своим пристанищем.
Остальные столы пустовали.
Ко мне с поклонами и приветствиями подкатился хозяин, похожий на рисовый колобок. На его щеках горел такой румянец, что в первый момент показалось – это грим. Комната для меня нашлась сразу, и по сходной цене. Насчёт кобылы – расседлать, обтереть, задать корму – хозяин распорядился без напоминаний, выгнав наружу мальчишку-слугу.
– Ужин для двоих? Уже готовим!
И тут выяснилось: со мной слуга-каонай. От расстройства даже румянец на лице хозяина поблек.
– Умоляю простить меня, господин, – он кланялся, избегая глядеть мне в глаза. – Помещение для слуг у нас всего одно, тесное. Битком забито, клянусь! Щепке упасть негде! Нижайше прошу меня извинить…
Будь Мигеру обычным слугой, я позволил бы ему ночевать в своей комнате. Но пустить к себе безликого – самому потерять лицо.
– У вас есть какая-нибудь каморка? Дровяной сарай?
Хозяин молчал, уставясь в пол.
– Дрова вы где-то храните?!
– Да, но…
Возвращаться под дождь отчаянно не хотелось. Но не бросать же Мигеру на улице? Он, конечно, презренный каонай, но он мой каонай. Мне его выдали на службе. Не хватало только, чтобы он заболел и умер! Как я тогда отчитаюсь перед господином Сэки?
– Давай, показывай свой сарай!
Колобок понял, что его сейчас пнут ногой – и он покатится.
Сарай на задах нашёлся быстро. Места там хватало, вопреки пылким уверениям хозяина. Даже какие-то тряпки сыскались, для постели. Ужин в сарай я отнёс сам: никто другой не стал бы. Вот ведь! Господин слуге ужин носит! Прямо в постель подаёт, можно сказать.
Позор!
С пегой кобылкой, замечу, обошлись куда лучше. Наутро она выглядела сытой и отдохнувшей.
* * *Подобная история с отвратительной регулярностью повторялась на каждой почтовой станции, где мы останавливались на ночлег. С третьего раза Мигеру сам отправился на зады – искать подходящее место. Будь он не у меня на службе, его бы и оттуда прогнали.
А так – терпели.
Дождь прекращался, начинал моросить вновь, но ливней за время нашего пути, к счастью, не случилось. Убранные поля сменились облетающими рощами, сосны на холмах – ржавыми дубами и огненными клёнами на склонах гор. Дорога жалась к отвесным скалам, вилась над ущельем, внизу грохотали и пенились воды горной реки, ледяные даже на вид. Снова равнина, холмы, горы… Никогда я не забирался так далеко от дома. Нет, я знал, что мир обширен и велик. Но одно дело знать, слышать от отца и настоятеля Иссэна – и совсем другое увидеть это своими глазами. Что же говорить тогда о бескрайнем море и варварских странах, лежащих за ним?!
Вечером, который выдался особенно зябким, я силой отобрал у хозяина гостиницы старое одеяло и отнёс его Мигеру, чтобы каонай совсем уж не замёрз. Похоже, Мигеру расчувствовался. В порыве благодарности он сказал мне что-то на своём варварском наречии. Я велел ему перевести, но то ли перевод был не слишком удачен, то ли я его плохо понял. Выходило, что мы с безликим похожи на благородного самурая Киото-доно из провинции Ла-Ман-Чи и его верного слугу Сан Чо Пан-Цзя, судя по всему, китайца. Эти двое тоже путешествовали
