– Хьелль умрёт, – коротко объяснил Марек.
– Думаете, меня пожалеют, когда узнают, что я не умею… – Стейнер покрутил рукой, изображая нечто неопределённое. Но все поняли, что он имел в виду колдовство.
– Тебе нельзя на остров, Хьелль, – повторил Марек. – Добром это не кончится.
– Если рассказать Зорким о Хьелль… – Вернер покачал головой. – Они наверняка заберут вас обоих. Никто не должен знать, что Зоркие ошибаются.
– Рад, что между вами такое согласие, – с горечью произнёс Стейнер. – А я, пожалуй, буду наслаждаться последними часами свободы.
* * *Кристофин стояла у входа в таверну. При виде Стейнера она улыбнулась, но глаза остались грустными.
– Здравствуй, Стейнер.
– И тебе привет. Слышала новости?
Девушка со вздохом кивнула.
– Впустишь? Хочется выпить и забыться… Утром, правда, ничего не изменится.
– Не могу. Отец боится распугать посетителей.
– Да нет на мне метки, – простонал Стейнер. – Это ошибка.
Кристофин вновь кивнула, но с места не двинулась.
– Отец предупредил, что ты так скажешь. Почему не остался дома с семьёй?
– Мы повздорили.
Юноша отвернулся – в голове вдруг опустело, дыхание перехватило. Он не мог выразить словами, что чувствовал к Хьелльрунн, Вернеру и Мареку.
Кристофин подошла и тронула его за руку.
– Ступай в конюшню, – велела она, прервав мрачные размышления. – А я принесу медовуху.
– Я не собираюсь пить в конюшне. На мне нет метки, и я не лошадь.
– Или конюшня, или ничего. Иди. И постарайся пробраться незаметно.
Стейнер неохотно кивнул. Как в дурмане, он задворками обошёл таверну. Конюшня, обветшалое деревянное строение, нищенски ютилось позади. Из трактира доносились громкие отрывистые голоса, и юноше даже почудилось, что он вот-вот услышит своё имя. Сквозь закрытые ставни пробивался свет и приковывал взгляд. Стейнер с наслаждением воображал застарелый запах пива и беспорядочный ворох соломы на полу; он жадно прислушивался к громовым взрывам хохота и приглушённому гулу разговоров. Вряд ли на острове его ждут подобные удовольствия.
Молодой кузнец юркнул в конюшню и нашёл пустое стойло. Кристофин заранее всё подготовила: два табурета, фонарь и две глубокие кружки. Солому покрывала старая попона. Дочь трактирщика проскользнула следом с глиняной кружкой в руках и озорной улыбкой на лице.
– Накрыто на двоих, – заметил Стейнер.
– Пить в одиночестве вредно, – ответила Кристофин и устроилась на попоне.
Он внимательно посмотрел на девушку.
– Зачем такое участие? Зачем ты всё это делаешь?
– В школе я никак не решалась с тобой заговорить. Взрослея, стала волноваться, что скажут другие девчонки.
– Потому что я не умею читать, – догадался Стейнер и привычно испытал стыд.
Кристофин покачала головой и продолжила как ни в чём не бывало.
– А теперь ты уезжаешь, и я поняла, что не следовало стесняться… Плевать теперь на чужое мнение.
– А сегодня что? У меня вроде как метка.
– Каково это?
– Что?
– Колдовская метка. Какие у тебя способности?
Стейнер устало хохотнул и приложил мозолистую ладонь ко лбу. Он понял, что сейчас разрыдается от отчаяния, и закрыл лицо руками, чтобы скрыть свою слабость от Кристофин. Однако вскоре почувствовал, как её тёплые пальцы касаются ладоней, отводя их в сторону.
– Меньше слов, больше выпивки, – сказала девушка и наполнила кружки.
– У меня нет метки, честно. Это иерарх, чтобы его… – Не успел он закончить фразу, как Кристофин потянулась и нежно его поцеловала.
– Я тебе верю, – наконец сказала она.
Стейнер тут же отбросил все мысли о Владибогдане, Синоде и Империи. Последняя ночь принадлежала только ему.
5
Хьелльрунн
«Многое и по сей день остаётся для нас тайной, но трактаты утверждают, что у колдовских меток четыре направления, по главным стихийным элементам. К примеру, прорицание и телепатия рождаются со знаком ветра».
Из полевых заметок иерарха Хигира, Зоркого при Имперском СинодеСтейнер ушёл, и вновь воцарилась долгая тишина, которую Хьелльрунн отчаянно хотелось нарушить. Она стояла в дверях кузницы, едва сдерживая крик. Пусть весь город знает о её боли. Пусть мёртвые в Хеле оглохнут от её вопля. И пусть брат вернётся, а колдовская метка исчезнет.
Взгляд притянули фонари в гавани. Они нежно покачивались на волнах, обозначая фрегат, но скрывая его очертания. Хьелль чувствовала, как море гладит корабль, так же ясно, как и касание ветра на коже. Утром кроваво-красное судно заберёт Стейнера, и помешать она бессильна.
– Не стой на холоде, – велел Марек, затем положил руку на плечо дочери и неумело обнял.
Хьелльрунн неохотно покорилась, хотя её душила ледяная ярость – он подозревал в ней колдовство, но молчал об этом.
– Я правда на неё похожа?
Вопрос скрывал не тоску, а гнев, что истина открылась так поздно.
Узнавать что-то новое о маме нужно по крупицам и со слезами счастья, а не разом перед расставанием со Стейнером.
– У тебя её глаза, да и волосы тоже, только ты ленишься причёсываться.
– Где она теперь?
– Её забрала Империя, – ответил Марек.
Он отстранился, избегая смотреть на дочь, и устремил взгляд во мрак снаружи.
– Мы недолго пробыли вместе, но успели дать жизнь двум прекрасным детям, и всё это время она жила с оглядкой и постоянно ждала.
– Что её найдут Зоркие, – догадалась Хьелль.
– От них не спрячешься, рано или поздно всё равно отыщут. – Марек пнул сапогом наковальню. – В конце концов она сбежала. И к лучшему.
– А имперцы знали, что у неё есть дети?
– Нет, само собой. – Марек закрыл дверь и задвинул засов, отрезая от взора ночь. – Иначе убили бы вас в пример другим.
– Кому – «другим»?
На вопрос отец не ответил, но задал свой.
– Какие… – Он нахмурился и повторил: – Какой у тебя дар?
– Дар? – с отвращением переспросила Хьелль, криво усмехнувшись. – Никакого дара у меня нет. Я просто чувствую. Знаю, когда пойдёт дождь, к примеру, или угадываю прилив.
– И всё? – изумился Марек, отчего Хьелль кольнул стыд.
– А ты думал, твоя дочь – могучая колдунья?
– Прости, Хьелль. Я ведь не знаю, как это устроено, и совсем забыл, что тебя никто не учил.
– А ещё забыл, что мне всего шестнадцать.
– Да, извини. – Отец прижал уголки глаз кончиками пальцев, и по лицу явственно растеклась усталость. – Значит, просто чувствуешь?
– Лучше всего мне в лесу, там я ощущаю свободу. Воображаю, как под землёй по своим норкам и ходам бегают разные зверьки.
– Может, всё это и правда?
Марек долго смотрел на дочь, точно подбадривая, а потом жестом поманил на кухню.
Вернер сидел за столом и коротким ножом чистил ногти. Он оторвался от своего занятия и без всякого выражения взглянул на племянницу. Стейнер говорит, что Хьелль – любимица моряка. Но ей до этого нет дела. Отец, например, больше выделяет брата, так что всё по-честному, насколько вообще в семьях это возможно.
– Не бойся, дядя. Я не стану насылать на твою лодку бурю, когда ты снова выйдешь в море.
Вернер без улыбки отложил нож и отвернулся к очагу, где мерцали алым угли.
– Не стоит этим шутить. Многие люди страдали и умирали из-за этого дара.
– Думаешь, я не страдаю? – отрезала Хьелль с ледяной беспощадностью Холодеющего океана. – Моего родного брата обрекают на верную гибель.
– Мы не
