Эх, ловец-ловец, позарился на Пустошниковы посулы…
– Не получишь… – вдруг услыхал он. Дева Хаэльдис шевельнулась, вывернулась из его объятий, ссутулилась, в руках её снова возникла пара ножей.
Древняя не обратила внимания на нахалку. Белопламенное лезвие кромсало и резало чёрную розу, что неумолимо прилеплялась к богине, и всё росла, росла, сделавшись уже почти в половину её роста.
Остриё клинка пробивало её раз за разом, прорехи становились всё шире; а черепушка Адальберт вдруг задёргался, завращал дико алыми огоньками в глазницах, засвистел, загукал, и Эвархе почудилось – дыры в тёмных полотнищах начинают сами собой затягиваться, закрываться, хотя роза почти перестала расти.
Древняя извернулась, сильнее заработала крыльями, склонилась к Эвархе, протягивая к нему лапищи.
Дева Хаэльдис – так звать – с истошным визгом полоснула разом обоими ножами.
Древняя яростно зашипела, отдёрнула руки – поперёк белой плоти пролегли два чёрных разреза. Неглубокие и неопасные, но Древняя, взревев, размахнулась, отбрасывая Хаэльдис с дороги.
Она замешкалась совсем ненамного, но этого хватило, чтобы чёрная роза ловушки, повинуясь лихому посвисту черепа в перстне, бросилась на Древнюю, обхватывая её со всех сторон чёрными щупальцами полотнищ.
Богиня завертелась, забила крыльями, меч её слепо хлестал то вправо, то влево, горели земля, скала и камень, и Эварха едва сумел доползти до неподвижной, замершей, точно сломанная игрушка, Хаэльдис.
– Хаэ! Хаэ, очнись!..
Не очнулась. Бессильно мотнулась голова; посинели губы, глубоко провалились глаза.
К нему метнулась какая-то тень – брат Магнус!.. Бледный, дрожащий, взгляд совершенно безумный.
– Отец Бенедикт… отец Бенедикт…
– Помоги ей! – затряс монашка Эварха. Маги и Райна куда-то пропали, Древняя, рыча, металась в смертельных объятиях чёрной розы, меч её по-прежнему крушил и жёг всё вокруг.
Перстень с черепом раскалился вдруг совершенно нестерпимо и не то взвыл, не то заверещал; ободок на пальце ловца мелко затрясся.
И тотчас же вздрогнула сила.
Вздрогнула, заколебалась, поплыла, раздвинулась и сомкнулась обратно.
Замерло всё – даже Древняя перестала рваться из чёрных тенёт.
Да и сами тенёта тоже остановились.
Из складок незримой силы, из лабиринта Междумирья, внезапно раскрывшегося прямо тут, на Игнисе, спокойным и твёрдым шагом выступил человек в широком плаще, с простым посохом в руках. Плащ был видавший виды, потёртый и поношенный, запылённый понизу, зашитый и заштопанный во многих местах.
Человек ступил на обугленные камни – и разом вскинул руки, сплёл пальцы в странном жесте. На Эварху обрушилась волна силы, да такая, что ловца впечатало в почерневшие плиты – головы не поднять.
Рядом с ним дрожал брат Магнус – только теперь Эварха разглядел глубокую рану у него на груди, вонзившийся в тело острый каменный осколок. Крови, однако, почти не было, видать, монах успел сам остановить её чарами.
– Святой Серапион!.. – услыхал Эварха потрясённый шёпот. – Святой!.. сам!.. снизошёл в час нужды наипервейшей!..
Губы маленького монаха растянулись в счастливой улыбке. И да, это была улыбка настоящего, истинного счастья.
Улыбка ширилась, глаза брата Магнуса вспыхнули от восторга – святой Серапион повернулся к ним, и ловца словно ударили под дых: перед ними стоял великий мессир Архимаг Игнациус собственной персоной.
Глаза его были серьёзны, почти что скорбны.
Древняя меж тем первая опомнилась от оцепенения. Взвыла, взревела, размахнулась белым клинком, пытаясь разом и сорвать с себя тёмные полотнища, и пронзить новоприбывшего мечом.
– Бежим! – Эварха едва успел сгрести в охапку бесчувственную Хаэльдис и откатиться в сторону, как в то место, где укрывались они с раненым монахом, грянуло сияющее лезвие.
Вспышка, сотряслись жёсткие камни, а явившийся мессир Игнациус уже застыл перед наполовину спелёнутой Древней, посох вскинут наперевес.
Богиня атаковала стремительно и неразличимо; слепящий белый взблеск, буйство вырвавшейся на волю силы Спасителя. Исполинский меч должен был смести ничтожную человеческую фигурку, ничто – ни чары, ни камень, ни сталь – доселе не могли устоять пред ним.
Мессир Архимаг покачнулся. Слегка покачнулся, но тем не менее пронзённая белым лезвием пола плаща мгновенно вспыхнула. Игнациус отмахнулся посохом – и Эварху так размазало по камням, что он и в самом деле света белого не взвидел. Сила ярилась и бушевала, работали те самые «Высокие арканы» – чёрные полотнища разматывались и, словно живые, опутывали Древнюю, сжимали, стискивали и стягивали. Волны магии били в ещё уцелевшие монастырские постройки, крушили, валили стены, срывали и отбрасывали крыши, опрокидывали шпили и башни, вскрывали подземелья – с тем, чтобы тотчас завалить их битым камнем, изломанными балками, стропилами и прочим мусором.
Игнациус уклонился от первого удара, второй ему пришлось принять посохом. Эварха не знал, из чего эта немудрёная с виду палка, какую в любом лесу подобрать да ошкурить – всего делов; но была она весьма непроста, ибо смогла отвести в сторону выпад Древней, и не только отвести, но и ударить, внезапно удлинившись; богиня взвыла, чёрные полотнища взвились, но свободной дланью она успела отмахнуться.
Мессир Архимаг уклонился, но недостаточно быстро. Его сшибло, поволокло по камням, и у Эвархи пресеклось дыхание – кем бы ни был этот чародей, он один стоял сейчас меж ними и разъярённой Древней.
Однако Игнациус успел вскочить до того, как богиня ударила вторично, на сей раз – мечом.
Капюшон свалился, по виску мага текла кровь; он вскинул обе руки, сжимавшие посох, плащ отлетел назад; мессир Архимаг выкрикнул какое-то слово, одно-единственное, древнее, словно звёзды и небесный свод; слово на забытом языке, а может, вообще на праречи, коей едва выучились разговаривать первые шаманы.
Слово поплыло, собирая, захватывая и преобразуя силу Спасителя; оно взметало, разрушало и поглощало всё на своём пути, камень и сталь, живых и мёртвых; оно убивало, оно отнимало, сжимая всё туже и туже поистине исполинскую мощь; вверх по склонам монастырской горы катились дымные кольца, стягиваясь к милорду мэтру Игнациусу; на посохе его возникли такие же чёрные полотнища, как и те, что уже обматывали Древнюю, сорвались, взвились длинными плоскими змеями, стремительно и необратимо спелёнывая богиню, сжимая её всё сильнее.
Она закричала, и это был уже крик дикого, несдерживаемого ужаса. Белый пламень стремительно угасал, чёрное разматывалось, а мессир Архимаг стоял скалой, вскинув обе руки с посохом и продолжая что-то декламировать на неведомых Эвархе наречиях.
Чёрное совершенно опутало Древнюю. Начало сжиматься, оборачиваясь из мумии чем-то вроде глобулы, уменьшаясь и уменьшаясь, пока…
Мессир Архимаг внезапно прервал инкантацию, с невообразимым проворством скакнув прочь, прямо к ямище, где сжался Эварха, стараясь как можно лучше прикрыть собой по-прежнему остававшуюся без сознания деву Хаэльдис.
– Лежать! – гаркнул милорд мэтр, и вот тут-то над ними что-то взорвалось по-настоящему.
Огненный столп был виден очень, очень далеко окрест. Пламенная колонна поднялась до самых небесных сфер, лизнула их жадно, так, что едва не потрескался их заговорённый могущественной первородной магией хрусталь. Огонь разметал, слизнул с лица Игниса все остатки монастыря Сил Святых, оставляя нагую в своей изначальности гору. Сколько несчастных монахов, послушников, просто трудников отдало жизни в
