Выпивка для празднования, не для суицида.
Как жаль, что ему нечего было праздновать.
Может, сегодня был католический праздник или что-то в этом роде. Он отодвинул бутылку в сторону, снял трубку телефона за стойкой и набрал номер.
- Какой сегодня день? - спросил Кинсли.
- Воскресенье, - ответил Сорен, а это значит, прошло еще одиннадцать лет.
- Разве сегодня не День святого или праздник?
- Это всегда День святого. Это также День Благодарения духовенства, по словам Дианы. Кажется, это единственное объяснение, почему мой стол завален выпечкой, - ответил Сорен с крайним изумлением.
- День Благодарения Духовенства. Пойдет. Уже в пути.
- В пути?
- Да. Мне нужно напиться. Я подавлен, несчастен и зол. А ты сказал, что я не могу пить, если только не праздную что-нибудь. Мы с тобой может вместе отпраздновать День Благодарения духовенства. И ты должен мне. Я уничтожил Первого Пресвитерианца ради тебя.
- Я должен тебе?
- Oui.
Сорен молчал. Кингсли ждал.
- В доме священника в девять, - сказал Сорен.
- Ты тоже хочешь отметить?
- Я священник, влюбленный в шестнадцатилетнюю девушку. Возьми бутылку побольше. Мы ее вылакаем.
Глава 36
Кингсли лежал на полу с почти пустой бутылкой «Пино нуар» в одной руке и полным бокалом в другой. Сорен сидел за роялем и играл знакомую мелодию. Он был в джинсах и черной футболке, и, если бы Кингсли смог игнорировать кресты на стене и Библии на столе, то мог почти забыть, что Сорен священник. Освещенная лампой комната пульсировала в такт музыке. Отрывок закончился, и Сорен развернулся на скамье.
- Хорошая песня, - сказал Кингсли, салютуя бокалом вина.
- Понятия не имею, что это такое, - ответил Сорен. – Я услышал ее, когда навещал тебя в госпитале. Я провел последнюю неделю, пытаясь придумать мелодию. Она тебе знакома?
- Называется «Purple Rain». - У Сэм был этот диск. У нее была огромная музыкальная коллекция, один день он приходил домой под Принса, а на следующий под Nine Inch Nails. Однажды в дождливый четверг он застал ее и Блейз танцующими под песню «Шалтай-Болтай». - Я куплю тебе копию.
- «Purple Rain»? Кто композитор?
- Мужчина под именем Принс.
- Принс? Он настоящий принц?
- Я так не думаю. Но разве я настоящий король? - спросил Кингсли и пренебрежительно пожал плечами. - Пфф.
- Пффф? - повторил Сорен. - Пффф? Это по-французски что-то значит?
- Это пфф на французском, - объяснил Кингсли. - Где ты достал рояль? Ты священник без денег.
Сорен поднял свой бокал.
- Я рассказал своей сестре Элизабет, как наш дорогой отец пытался отговорить меня с помощью «Дукати» от поступления в семинарию. Она сказала, что купит мне «Стейнвей», если меня посвятят в сан. Я подумал, что она шутит. Рояль появился в июне.
- Ах... Элизабет. Ты все еще разговариваешь с ней?
- Она моя сестра, а не бывшая подружка.
- А это, mon ami, спорный момент, - сказал Кингсли, наблюдая, как бордовая жидкость кружится в бокале. - Вы хорошо ладите, ты и она? Ты и ее? Черт, ненавижу английский. Tu et elle.
- Мы... лучше. Мы стараемся не находиться в одной комнате вместе. Слишком много воспоминаний. - Он уставился на вино, словно в красное зеркало. - Но мы разговариваем по телефону раз или два в месяц.
- Насколько ты пьян? - спросил Кингсли, поднимая голову, чтобы посмотреть на Сорена. Комната под Кингсли плыла, и он мог поклясться, что слышал шум океана. - Я что, на лодке?
- Пять.
- Я на пяти лодках?
- Нет, я пьян на пять. Ты не на лодке.
- Пять?
- По шкале от одного до пяти.
- День Благодарения Духовенства... - сказал Кингсли. - И почему я раньше не отмечал этот праздник?
- Он был придуман в прошлом году.
- Это все объясняет. - Кингсли перекатился и скрестил ноги. Он сел рядом с камином, в котором не было огня. В этом была какая-то символика, какой-то смысл. Если бы он был трезв, то понял бы. А поскольку это было не так, он просто решил разжечь огонь. - У тебя есть зажигалка? Я оставил свою дома.
- Тебе запрещено разводить огонь, когда ты так пьян, что думаешь, будто находишься на лодке.
Сорен встал и подошел к Кингсли. По крайней мере, Кингсли так думал. Сорен протянул ему руку, и Кингсли пожал ее.
- Я не руку просил, Кингсли. Я забираю у тебя бутылку вина.
- А вот это больше похоже на тебя, - сказал Кингсли, вынимая свою руку из хватки Сорена и заменяя ее бутылкой. - Держать за руку никогда не было в твоем стиле.
- Я держал тебя за руку, - напомнил Сорен. - Не так ли?
- Ты держал меня за запястье, - поправил Кингсли. - И чуть не сломал его.
- Запястье - это часть руки, - возразил он без малейшего намека на раскаяние. Сорен отнес бутылку на кухню.
- Я не жаловался. Мне нравилось. Ты можешь сломать мое запястье, когда захочешь.
- А сейчас ты говоришь на русском. Подумал, что тебе стоит знать, если ты сам не осознаешь.
- А ты говоришь на английском, - ответил Кингсли.
- И?
- Ты говоришь на нем с британским акцентом.
- Разве?
- Ты говоришь, как Джон Мейджор.
- Сколько градусов в этом вине? - спросил Сорен, изучая бутылку.
Кингсли мысленно переключил мозг обратно на английский. Он надеялся, что получилось.
- На каком я сейчас говорю?
- На английском, - ответил Сорен. - Более-менее.
- Bon. И нельзя так делать. Нельзя наливать «Пино» в бокал с «Каберне Совиньон». Это хуже инцеста.
Сорен проигнорировал его и закончил выливать остатки своего «Пино» в бокал с «Каберне».
- Могу я спросить, на какое направление указывает твой моральный компас? – задал вопрос Сорен, вернувшись в гостиную и снова усевшись в кресло. Кингсли махнул в ту сторону, куда указывал его моральный компас.
- Я так и думал, - ответил Сорен.
- Мне нравится твой дом, - похвалил Кингсли, оглядываясь по сторонам. - Он похож на дом маленького волшебника.
- Спасибо. Ты так считаешь?
- Он небольшой и симпатичный, и у тебя есть деревья. Что это за слово? Уютный.
- Хюгге, - ответил Сорен.
- Никакого датского, - попросил Кингсли. - Что угодно, кроме датского.
- Ja, датский. Слово, которое ты ищешь, это хюгге. Уют, комфорт и быть окруженным друзьями и семьей. Хюгге.
- Я пытался учить датский. Злой язык.
-
