Позже, уже дома, я размышляла о том, является ли история Маргарет о Фениксе точной. Это бы объяснило многое из его личности. Из-за мыслей о том, что могло с ним случится до того, как его нашли, по позвоночнику ползет озноб. Ну, я имею в виду, каковы были обстоятельства на самом деле? В худшем случае его могли пытать… или даже насиловать, прежде чем оставить умирать.
Как это возможно, что никто не пришел его искать? За ни же должен был кто-то присматривать. Брат, мама, друг?
Я сажусь за пианино в гостиной и играю отрывок из «Унеси меня на луну». Будучи живой, Гарриет любила Синатру. И Дина Мартина. А я думаю, что у нее просто была слабость к старым голубым глазам. Он мог быть и менее приятным, но его песни навсегда останутся бессмертными.
Мы пели вдвоем, пока старые пластинки Гарриет все вертелись и вертелись на «Young at Heart», «I’ve Got You Under my Skin», «Something Stupid». Все эти старые песни - о любви. О чем-то, чего я еще не испытывала, но мне казалось, что я имею к этому какое-то отношение.
Чувство первой любви и разбитого сердца — что-то заложенное в нас, даже если мы этого пока не познали. Все, кто смотрели фильмы или читали книги о любви, становятся на время героем: чувствуют то, что чувствуют герои; любят так, как любят герои.
Из-за мыслей о том, как Феникс держал меня за руку, когда мы шли домой с рынка, я чувствую себя именно так, будто могу влюбиться. А еще в нем есть жестокость, из-за которой я задумываюсь: а сможет ли он когда-нибудь почувствовать то же самое?
Глава 8
Нет ничего сильнее, что заставляет меня желать завернуться в одеяло и никогда больше не выходить на улицу, чем сильный бьющий по крыше дождь. В этом доме все особенно слышно.
В такую погоду я просыпаюсь после ночи беспокойного сна. Надеваю большой серый кардиган и какие-нибудь старые потертые джинсы. Собираю волосы в пучок на макушке и закрепляю их заколкой. С макияжем не заморачиваюсь. Прошлой ночью я мечтала ни о чем, и иногда такие мечты хуже, чем самые страшные кошмары.
Когда я вхожу в учительскую, Тим сразу же подходит ко мне и тихо извиняется за то, насколько пьян был в пятницу вечером.
— Я никогда так не напивался, — говорит он, и я ему верю, ведь я же его бросила; не думала, что будут комментарии по поводу его опьянения. Но я ему об этом не говорю. Вместо этого я благосклонно принимаю его извинения.
Я недолго сижу в одиночестве с чашкой чая и пытаюсь собраться с мыслями перед первым уроком. Школьный звонок звенит к девяти часам, и мои ноги действительно не хотят меня поднимать. Я заставляю их. Этим днем хорошо лишь то, что утро выдалось холодное, и эта старинная система отопления издает древнее ворчание - приходит к жизни. Мне нравятся эти звуки. Из-за них, громких и крепких, я чувствую себя защищенной возрастом и опытом приютившего меня здания.
В конце дня я замечаю Кэти, которая усаживает своего сына в маленький черный седан. Дождь все еще хлещет, поэтому я поднимаю капюшон красного дождевого плаща и застегиваю молнию до подбородка, прежде чем сесть на велосипед. Когда я проезжаю мимо ее машины, она быстро газует передо мной, думаю, специально. Потом она внезапно останавливается, чтобы пропустить меня. Быстро смотрю на ее лицо, прежде чем проехать. Почти уверена, что она хихикает про себя — злобная женщина.
Думала, она была лучше, но теперь вижу: они с Деборой — два сапога.
Я помечаю в уме: избегать ее. К тому моменту как я добралась до дома, то насквозь промокла. Мой плащ не предназначен для сильного дождя. Зайдя в дом, за секунду снимаю с себя всю одежду. Еще одно преимущество жизни в одиночестве.
Надеваю пижаму, которая сушилась на радиаторе в коридоре. Я устала, поэтому оставляю мокрую одежду комком на полу. Потом достаю дорогой горячий шоколад, купленный накануне, и делаю себе чашечку - то есть, огромную теплую кружку.
Я сажусь на софу Гарриет, которую поставила в гостиной. Запах ее старого дома все еще хранится в бывалом дереве и тканях. Вдыхая его, я вспоминаю, как сижу будто сейчас, но в большом доме Гарриет в Уэльсе; мы слушали радио и макали печенье в чай. Я никогда не понимала, как запахи могут вызвать подобные воспоминания.
Я сижу и думаю обо всех запахах, которые ассоциируются у меня с разными переживаниями, когда раздается сильный стук в дверь. Я иду открывать и вижу Феникса, который стоит у меня в дверях; с его волос капает дождевая вода, а футболка насквозь промокла. Он смотрит на меня полным извинений взглядом, будто прерывает меня или что-то в этом духе. К счастью, он не знает, как я рада быть прерванной.
Я стою за дверью, чтобы спрятать свой наряд; я смущена тем, что пять часов, а я уже в пижаме.
— Привет, — говорю я. Понятия не имею, почему он здесь, но неприятного удивления нет.
— Привет, — отвечает он.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Да, в норме. Но немного промок. Понял, что слоняюсь без дела, и подумал: ты не против компании?
— Конечно, входи. Пойду, принесу тебе полотенце.
— Спасибо, — отвечает он, удерживая взгляд на мне.
— Ты промок. Нужно было взять зонт, — говорю я, спускаясь с белым пушистым полотенцем из сушки.
Он пожимает плечами.
— Не подумал.
— Ох, что ж, вот, — говорю я, передавая полотенце.
Он берёт его и ерошит волосы, чтобы их высушить, потом промокает футболку так, как может. Это не очень помогает, поэтому он решает снять её. Я кладу футболку на батарею, чтобы она высохла, и изо всех сил стараюсь не пялиться. У него много шрамов: ножевые ранения, укусы, царапины, следы пуль. Из-за них у меня создается впечатление, что он бывал в армии. И в то же время у него самый идеально сформированный мужской торс из всех, что я видела. Только посмотрев на него, я уже так много всего хочу узнать, так много «где?», так много «как?», так много «почему?». Но я боюсь спросить. Боюсь знать правду.
— Будешь горячий шоколад? — спрашиваю я, прокашлявшись и отведя взгляд.
Он улыбается так, будто позабавлен и смущен, а потом отвечает, что не будет против чашечки.
— Хорошо, садись в гостиной. Вернусь через секунду. — Я забираю свою кружку с собой, чтобы ее заполнить еще раз.
Когда я возвращаюсь с какао, мы садимся и тихо пьем. Он смотрит на
