В итоге решаю оставить волосы распущенными. “Во имя Господа, как я собираюсь говорить несколько уроков с двенадцатью учениками сорок минут подряд?” — спрашиваю саму себя. У меня составлены планы уроков, так что, надеюсь, если я смогу их придерживаться, все пройдет хорошо.
Съедаю завтрак, состоящий из чая и тостов на улице, на ступеньках перед входной дверью. Мягко светит солнце, я восхищаюсь картиной сельской местности перед моими глазами. Доезжаю на велосипеде до школы к половине девятого, планируя пообщаться с управляющим. Поговорить. Боже. Это у меня не очень хорошо получается. Не забываю про стихотворение, которое переписала для Феникса. Быстро опускаю его в почтовый ящик и продолжаю идти в школу.
К счастью, управляющим оказывается болтливый старик, и берет на себя большую часть разговора. Его зовут мистер Хелстон, и он рассказывает мне о школе, затягиваясь трубкой, которая, уверена, в учебном заведении запрещена. Списываю это на эксцентричность, а не на наглое нарушение правил.
Он информирует меня о том, что я буду преподавать в классе №15, и показывает учительскую, познакомив со многими учителями. Я так нервничаю, что не запоминаю ни одного имени.
Одни улыбаются искренне, другие — не очень. Мой класс большой, с окнами вдоль всей левой стены. Сажусь за пустую парту и начинаю выкладывать огромное количество книг и папок, которые принесла собой.
Пару минут спустя класс начал наполняться учениками. Они одеты в темно-серую форму, шикарную, с блейзером и Крестами (Прим. пер. Crests - марка американской одежды. Не самой худшей). Я вдыхаю сквозь зубы, позволяя воздуху скользить по губам. Их возраст колеблется между тринадцатью и четырнадцатью. В глазах — любопытство. Они входят в класс и занимают свои места, продолжая свою повседневную болтовню.
Парень со светлыми волосами, глуповатой улыбкой и бейджиком “староста класса” передает мне лист бумаги с пластиковым покрытием — перечень имен.
— Вот список класса, — говорит он.
— Хорошо, спасибо, — справляюсь с собой я.
Из-за нервов во рту сухо, я сглатываю тяжелый ком слюны. Жду пару минут, затем прочищаю горло. К счастью, ученики понимают это как указание заткнуться.
— Меня зовут мисс Паунд, и я стану вашим новым учителем истории, — начинаю я.
Парень в центре комнаты поднимает руку. О, ну супер, вопросы. А я-то надеялась, что они просто притихнут и позволят мне провести урок без помех.
— Да? — хрипло спрашиваю я.
— А что стало с тем старым мучителем, Торнтоном? Он уже решил уйти на пенсию?
Остальные мальчишки смеются, как бы намекая: “Он не смог с нами справиться, поэтому и ушел!”. Очень сомневаюсь. Это место не похоже на одно из тех, где ученики жесткие в обращении с учителями. Влияние таких учебных учреждений я испытала на собственной шкуре, пока училась сама, а эта школа так далека от них, будто находится на другой планете.
— Да, сейчас он на пенсии, — наконец отвечаю я и, пока не поднялось больше рук, начала перекличку.
Ни разу не позволяю себе заикнуться. Мне удается продержаться на первых двух уроках, а потом у меня ранний перерыв. Я иду в учительскую и делаю себе чашку чая с избытком молока и сахара. Его тепло успокаивает меня.
Я обдумываю прошедшие полтора часа своего преподавания, и все, кажется, словно в тумане, будто с самого начала все шло как по маслу, говорить было просто. Я забыла о том, сколько подростков смотрят на меня, и даже смогла с кем-то встретиться взглядами.
Пока я пила чай из огромной кружки, мужчина-учитель возрастом под тридцать подходит ко мне и предлагает руку. Его волосы полностью мелированы в блонд. Из-за этого я чувствую легкую неприязнь к нему, но совсем легкую — пока.
— Тим Гейл, физика, а вы? — спрашивает он, пожимая мне руку.
— Ева Паунд. Я новый учитель истории.
— Да, я так и подумал. Как тебе у св. Павла?
— Пока хорошо, — отвечаю я, делая еще один глоток чая.
— Очень хорошо. О, а вот и Аника. Учитель немецкого. Представлю вас. — Эй, Аника, сюда!
Аника высокая и стройная, с приятным лицом и почти исчезнувшим немецким акцентом. Она вежливо мне улыбается и спрашивает, как я.
— Ох, Ева, ты должна пойти с нами к Монтгомери в пятницу, чтобы выпить, — прерывает Тим. — Большинство наших молодых сотрудников приходят туда на выходные, — с ухмылкой продолжает он, снисходительно указывая на мужчину с седыми волосами и очками с толстыми линзами на другой стороне учительской.
“Я бы лучше поговорила с ним, чем с тобой”, — думаю я.
— У Монтгомери? — спрашиваю я его.
— Это паб в городе. Серьезно, ты должна прийти. В эти выходные я планирую абсолютно нажраться. Будет сумасшедше-весело!
Подавляю гримасу и улыбаюсь. Я напоминаю себе, что должна показаться приятной. Хочу, чтобы люди думали, будто я нормальная. Единственное знание о пьянстве получено от матери, которая пила до ступора большую часть моего взросления. По сути, она была несчастной, и алкоголь позволял ей забыть собственные страдания.
— Нуу, я могу к вам присоединиться, — говорю я натянуто любезно.
Теперь Тим смотрит на меня.
— Ты кажешься очень молодой, чтобы уже преподавать. Сколько тебе, говоришь? — Он удивленно выгибает бровь.
— Я не говорила, — отвечаю я. — Мне двадцать четыре. Это моя первая настоящая преподавательская должность. Несколько месяцев назад закончила обучение.
— Первая работа. Какая удача. А я проработал пару добрых лет, прежде чем добраться сюда.
— Да, думаю, это удача, — отвечаю я, не углубляясь в тот факт, что я получила эту работу, только потому что Гарриет написала мне блестящую рекомендацию перед смертью. — Если вы не возражаете, я лучше вернусь в класс. Следующий урок начнется с минуту на минуту.
— Да, конечно. Тогда, может, увидимся за ланчем?
— Может быть.
На третьем уроке я начинаю немного нервничать. На мгновение по ошибке смотрю в глаза сидящего прямо передо мной и зависаю на добрые тридцать секунд. Этого недостаточно, чтобы кто-то заметил, но меня вышибает из колеи, и остаток дня проходит не так хорошо, как утро, но я все равно прорываюсь.
Вгрызаясь в бутерброд с тунцом и кукурузой за обедом, я вспоминаю время, когда мы с Гарриет делали чучело для ее огорода. Это было странно. Ей же нечего защищать. Она просто твердо уверилась в том, что мы сделаем чучело, потому что его у нее никогда не было, и ей нравилась угроза, исходящая от них. Она сочувствовала
