Офелия. Все началось с нее.
Питер вздохнул, повозился, плотнее заворачиваясь в одеяло. Посмотрел на занавеску, что покачивалась ветром из приоткрытого окна. Она то вздувалась, как парус, то опадала. Будь Питер помладше, он нафантазировал бы себе привидение, сам себя перепугал и разревелся бы. Но нет, он вырос, он больше не верит в то, что духам из мира мертвых настолько нечего делать, что от скуки они могут прийти пугать толстого пацана.
«Да кому я вообще нужен?» – с тоской подумал Питер, сталкивая на пол подушку.
Офелия. Он нужен ей.
«Она. Тебя. Обняла», – отчетливо напомнила память голосом Йонаса.
Обняла. Как маленький Питер сам бросался в распахнутые объятья мамы, обхватывал ее за талию и замирал так, чувствуя, как отступают все печали, страхи, проблемы. Как он спешил обнять отца, возвращающегося с работы. Они даже бежали с Агатой наперегонки, вопя: «Я быстрее! Мой папа!» Так и Офелия поспешила обнять того единственного, кто был к ней добр и не равнодушен. Йонас это понял, а он, Питер, – нет.
Мальчишка решительно выпутался из одеяла, на цыпочках подошел к окну. Целый мир снаружи спал, укутанный в облака. Ночь даже звезды и луну потушила, чтобы не светить в окна тех, чей сон тонок и чуток. А может, для того чтобы Питер смог уснуть. Но ему спать совсем не хотелось. Тоскливое, тягостное чувство своего и чужого одиночества выгнало Питера Палмера из теплой постели и заставило выйти во двор босиком и в одной пижаме. Он прокрался так тихо и осторожно, что даже бишоны его не услышали.
В саду было темно и страшно. Не горел ни один фонарь, в кустах что-то шуршало, и Питер предпочитал думать, что это кошка. Морщась, он проковылял по дорожке, усыпанной мелким гравием, задел мамину плетистую розу, и та радостно обдала его холодными каплями с листьев. Прямо из-под ног прыгнула то ли лягушка, то ли жаба, заставив Питера отпрянуть и пробормотать:
– Прости. Я тебя едва заметил в темноте…
Он сошел с дорожки и несколько секунд постоял в мокрой после дождя траве у кустов смородины. Высоко над ним в ветвях старой яблони пела птица. Питер точно знал, что певунья – маленькая и невзрачная, но никак не мог вспомнить ее названия. Стоял, и слушал, и думал о том, что пение скромной птахи тоже красиво. «Не обязательно понимать, о чем она поет. Достаточно того, что ты ее слышишь и хочешь, чтобы она пела и пела», – подумал мальчишка, стараясь хоть что-то разглядеть среди буйной, полностью скрывающей небо листвы.
Когда птица звонко тренькнула и смолкла, Питер пошел дальше, осторожно переступая босыми ногами. Ночь пахла дождем, свежеомытой зеленью, сырой землей. Казалось, темнота наступила для того, чтобы выпустить на волю мириады запахов, на которые не обращаешь внимания при свете дня. В ночном саду пах каждый цветок, в букеты ароматов роз и жасмина тонко вплетались запахи пряных трав и хвои, и казалось, что даже укутанное в облака беззвездное небо имеет свой запах. «В отсутствии света нет ничего страшного, – думал Питер и медленно кружился на месте, запрокинув голову. – Как же восхитительно пахнет ночь!»
Хотелось рассказать о своем открытии хоть кому-нибудь. Прямо сейчас разбудить маму, папу, Ларри и Агату, позвонить Кевину, а утром, когда приедет Йонас…
Кольнуло остро и сильно: Йонас не приедет. А Кевин – обычно очень терпеливый, но такой обидчивый, когда его обижают несправедливо, – просто не станет подходить к телефону. Агата обзовет идиотом и еще несколько дней будет припоминать, что только полный придурок станет будить сестру среди ночи просто так. Ларри усмехнется, но не оценит, а папа с мамой… нет, с ними таким открытием тоже не поделишься. Они слишком взрослые. Они спят по ночам.
Мир вмиг стал огромным и плоским. Питер почувствовал себя беззащитно стоящим посреди огромной тарелки без конца и края. Одним в этой странной, крадущей все краски, но щедро раздающей запахи ночи. Под внимательным взглядом кого-то огромного, смотрящего молча со стороны. «Ты помнишь, зачем ты сюда пришел? – шепнула ночь. – Ты знаешь, что лишило тебя сна, выгнало из дома, заставило чувствовать себя таким одиноким? Мы смотрим на тебя. Мы ждем ответа».
– Я помню, – тихо-тихо сказал Питер. – Я иду.
После гравия плиты дорожки вокруг пруда под босыми ступнями ощущались идеально гладкими. Питер прошел вдоль воды, вглядываясь в неподвижное темное зеркало: словно пруд тоже спал по ночам. У того места, откуда отец кормил Офелию, мальчик остановился, закатал повыше пижамные штаны и очень осторожно, держась за тонкие металлические прутья ограждения, сел, опустив ноги в прохладную воду. Конечно, штанины тут же намокли, но для Питера сейчас это было совершенно неважно.
– Офелия, – позвал он едва слышно. И уже увереннее и громче: – Офелия!
Он замер, вслушиваясь в тишину, которая вдруг достигла абсолюта. Смолкла ночная птица, утих ветер, далеко-далеко в деревне перестали лаять собаки. Как будто мир застыл, ожидая ответа Офелии.
Долго-долго не происходило вообще ничего. Питер затаил дыхание и загадал: она появится раньше, чем он сделает вдох. Вот сейчас… сейчас… Он поплескал ногами в воде, вгляделся в темную гладь, покой которой он так старательно нарушал. Изо всех сил позвал мысленно: «Офелия! Я пришел!» Секунды тянулись медленно, как густой мед. Перед глазами поплыли круги, Питеру пришлось выдохнуть, потом длинно, прерывисто вдохнуть.
– Ну где же ты?.. – спросил Питер.
Он отодвинулся от края, вытащив из воды озябшие ноги. Подумал – и лег на живот головой к пруду. Спустил с краю руку, медленно приблизил ладонь с растопыренными пальцами к поверхности. И на мгновенье увидел мелькнувшее в нескольких метрах от берега белеющее пятно в глубине. Светлый блик мелькнул, словно луна на миг выглянула из-за туч, и тут же исчез.
– Офелия! – обрадовался Питер. – Пожалуйста, не уходи! Я… Я хочу извиниться.
Вода совсем рядом с ним всколыхнулась, показалась светловолосая голова с прижатыми к затылку ушами. Русалочка высунулась по шею – суровая, тихая. Питер сел, помахал ей рукой, но она не махнула в ответ. Смотрела грустно и напряженно. Ждала.
– Привет, – заговорил Питер. – Я вот пришел. Я три недели не приходил, боялся. Прости, пожалуйста. Я не задумывался над тем, что мог неправильно тебя понять тогда. Кажется, ты испугалась даже больше, чем я.
Офелия внимательно слушала, склонив голову набок и пошевеливая ушами. Питер сел по-турецки, взяв себя руками за щиколотки, и продолжил:
– Я знаю, что ты не понимаешь моего языка. Но Йонас говорил, что ты можешь считывать образы, которыми я думаю. Офелия, я постараюсь. Я хочу попросить у тебя прощения. Я
