Всколыхнулась вода, разбежались круги по темной глади. Русалка вынырнула по плечи, открыла рот, словно хотела что-то сказать.
– Ты улыбаешься? – догадался Питер и беззвучно рассмеялся. – Я так давно не видел, как ты улыбаешься.
Молочно-белая тонкая рука указала сперва на него, а потом Офелия показала на себя.
– Мы друзья? – спросил мальчишка. – Питер и Офелия – друзья?
Она ушла под воду, вынырнула ближе. Сверкнула красными точками зрачков, разинула рот в своеобразной улыбке. Снова указала на Питера, потом на себя, а после положила руку себе на голову.
– Погоди. Ты хочешь, чтобы я тебя погладил? – удивился Питер.
На этот раз Офелия вынырнула у самого бортика. Взялась тонкими пальцами за прутья ограждения и замерла, глядя на мальчишку. Питер встал на колени, перебрался к краю. Занес раскрытую ладонь над макушкой русалочки и помедлил.
«А если она сдернет меня в воду? Рядом-то никого…» – мелькнуло в голове.
Офелия опустила уши, как будто вправду прочитала его мысли и обиделась на недоверие.
– Прости. Я не боюсь, – виновато произнес Питер. – Или я доверяюсь, или так мне и надо.
Он осторожно-осторожно коснулся мокрых белых волос и жестких плавничков-ушей. Офелия расплылась в улыбке, сама прильнула к ладони. Питер тихонько рассмеялся, погладил русалочку.
– Я дурак, да? А ты такая волшебная… И самая красивая, вот. Лучше всех девчонок в мире.
Холодные пальцы обхватили его запястье. Скользнули по руке, будто Офелия изучала человека наощупь. Питер подумал, что в воде она держала его куда крепче.
– Подожди, – попросил он. – Я опущу руку в воду, чтобы тебе было проще.
Он лег на живот, погрузил руку в пруд по локоть. Офелия тут же нырнула, и спустя миг Питер ощутил под ладонью сперва ее макушку, а потом лоб, нос, губы. Ощущение прикосновения к русалке на этот раз не вызывало отторжения. Ничего похожего на медузу. Под водой плоть девочки-цветка казалась теплой, упругой – совсем как человеческая. И рука, трогающая его запястье, стала ощутимо сильнее.
– Значит, настоящая ты только под водой, – сказал Питер.
Она отпустила его руку и вынырнула вдруг прямо перед мальчишкиным лицом – настолько близко, будто собиралась поцеловать Питера. Он замер, разглядывая свое отражение в черных блестящих глазах. И успокаивающе улыбнулся:
– Да, я такой. Питер. Человек.
Офелия опять открыла рот и, протянув руку, коснулась лица Питера.
– Я, – подтвердил он.
Русалочка взяла его за запястье и положила ладонь себе на макушку.
– Ты, – согласился Питер.
Ладони человеческого мальчишки и девочки-оттудыша соприкоснулись. Питер осторожно переплел свои пальцы с тонкими слабыми пальчиками Офелии, ощутив маленькие перепонки между фалангами.
– Друзья, – закончил он с облегчением, глядя на довольную улыбку русалочки. – Мы друзья. Питер и Офелия.
Глава 20
Утром, пока младшие дети завтракали, миссис Палмер паковала грязное белье в прачечную. Питер ужасно нервничал, слушая из-за стола, как мама возится в кладовой, куда скидывались вещи для стирки. Он все ждал, что вот-вот она обнаружит его пижамные штаны – мокрые, перепачканные на коленках землей, – и разразится скандал.
«Конечно, она спросит, куда я хожу по ночам, – мрачно думал Питер, колупая скорлупу сваренного на завтрак яйца. – Агата скажет, что я лазаю к соседям воровать клубнику. Или таскаю у Ларри сигареты, а по ночам курю за дровяным сараем. Может, соврать, что я гоняю ночью на велике по пустой дороге до Дувра и обратно? За это влетит меньше, чем за Офелию. Наверное».
Он зря боялся: все обошлось, мама не заметила среди белья его грязной пижамы. Приготовленное в стирку упаковали в мешок, и горничная увезла его в прачечную. Питер расслабился и спокойно допил какао с бутербродами.
– Ты чего такой? – спросила Агата, не сводя с него внимательных глаз.
– Какой? – не понял Питер.
Агата откинула назад завитые локоны, повела плечами. Ситцевый сарафан в мелкий синий цветочек сидел на ней, как на вешалке. Но сегодня Питеру не хотелось говорить сестре гадости.
– Ну… Ты такой довольный и таинственный, будто проглотил солнце, и оно теперь сияет у тебя внутри, – сказала сестра, хрустя стеблем сельдерея.
– Ешь больше маминых пирожков – и солнце будет внутри тебя, – улыбаясь, ответил Питер.
Агата лишь вздохнула и потянулась за следующим стеблем. Питер никогда не понимал, как можно в таких количествах есть эту гадость. Ладно огурцы и помидоры – свежие они действительно вкусны. Но пакость вроде сельдерея, будь он хоть трижды полезен для здоровья, он ни за что не стал бы есть. «Лучше есть вкусности и быть солидным. Особенно когда вырасту, – поглядев на тощие руки сестры, решил он. – Греметь костями – у-у, кошмарище!»
Внезапно Питеру в голову пришла прекрасная мысль. Настолько прекрасная, что он одним большим глотком допил все, что оставалось от какао, и выскочил из кухни с воплем, адресованным сестре:
– Кто последний, тот и моет посуду!
Грохоча босыми пятками по полу и ступенькам, раскинув руки и гудя, как заправский бомбардировщик, Питер промчался по дому на чердак. Там он не без труда выволок из угла ящик со старыми игрушками, уселся перед ним и открыл крышку.
Питер очень любил этот ящик. Сюда отправлялись все надоевшие игрушки, которые не были поломаны. Мама тщательно хранила их, а Питер обожал два раза в год устраивать «ревизию»: он доставал по одному всех обитателей ящика, протирал от пыли тряпицей и выстраивал в ряд. Любовался, вспоминая, кто подарил ту или иную машинку, механического барабанщика с облупившимся носом, сколько было изначально солдатиков в наборе и куда подевался прицеп от здоровенного броневика. Броневик принадлежал еще Ларри. Когда Питер подрос, они с братом даже спорили, бывают ли на самом деле прицепы у броневиков. Питер говорил, что не бывает, а Ларри гнул свое: «Это мой броневик, у него все возможно, ибо он – секретная разработка!»
На дне ящика жила лошадка. Старая, еще папина. А может, даже дедушкина. Лошадка была деревянная, размером с кошку. Ее можно было возить за собой на веревке: к копытам скакуна крепились деревянные колеса. Лошадка была вороной: выкрашенная черной краской и покрытая лаком. Лак местами облупился, но краска оказалась очень стойкой. Хвост и грива были сделаны из толстых веревок с распушенными концами. На спине красовалось плоское красное седло, в котором Ларри и Питер катали зверей и солдатиков, а Агата – своих многочисленных кукол. Лошадка за долгие годы успела побыть и просто лошадью, и троянским конем, и пароходом, и летающим конем Пегасом, и даже грузовиком. Питер вытащил ее из ящика, бережно погладил веревочную гриву. К игрушкам он всегда относился как к живым существам. Верил в рассказ бабушки о том, что у любимцев детей появляется душа.
– Здравствуй, – обратился он к игрушке. – Я хочу тебя кое с
