За этот час спутниковые снимки катастрофы попали не только к ученым-метеорологам, но и во все крупные военные ведомства. Изображения были хорошего качества, так как облачности над местом катаклизма не наблюдалось. Тем не менее, практически все увидевшие фотографии произнесли вслух одну и ту же фразу, только на разных языках:
— Что, черт возьми, это было?
Ответ ни разу не прозвучал, и в этом не было ничего удивительного.
Никто не понимал природу произошедшего.
Никто не мог даже предположить, что трещина, бегущая по дну океана со скоростью экспресса, жадно выпила несколько миллионов тонн соленой воды и эта вода на глубине шести километров пришла в соприкосновение с раскаленной магмой и, превратившись в пар, заставила процесс пойти еще быстрее.
В шесть часов пятнадцать минут пополудни невообразимые для человека силы сначала смяли огромную подводную равнину, словно ребенок лист бумаги, а спустя несколько секунд разорвали ее пополам. В малиновый фыркающий провал полетели обломки подводного горного хребта, который одним краем касался огромной пирамиды. Дно затряслось, и пирамида медленно осела в разинутую раскаленную трещину — так оплывает восковая свеча в пылающем жерле печи. Миг — и строения не стало.
Трещины зазмеились сетью, весело разбегаясь во все стороны. Теперь их было больше десятка, и каждая выбирала себе дорогу сама.
Еще через три с половиной часа после гибели пирамиды во тьме, накрывшей восточную часть Атлантики, полыхнул взрыв, напоминающий исполинский фейерверк — в небо взметнулись раскаленные нити лавы, полетели светящиеся, мягкие, как пластилин, многотонные валуны.
Вместе с ними в воздух взлетели обломки домов, искореженные автомобили, деревья, части судов.
Вулкан, много лет бывший горой Пику, взорвался вместе с островом, которому дал название.
Это было страшно — мир еще не видел подобного катаклизма.
И мир еще не знал, что случившееся — только начало катастрофы.
Людям еще предстояло это осознать.
Мир Параллель 1. НоябрьЕго вызвали в Центр ранним утром, когда солнце уже поднялось над Сити, и они с Мариной-Селиной собирались ложиться спать.
Или не спать…
Неважно. Оба варианта были неплохи. Жаль, не сложилось.
У Кирилла не было никакого желания идти на брифинг. Брифинг в девяноста случаях из ста означал прыжок, а прыжками на этой неделе Давыдов был сыт по горло. Он вообще никуда не хотел идти, не хотел никого видеть, слышать, ни с кем не хотел выпивать. Психолог бы сказал, что у Кирилла острый приступ мизантропии, но Давыдов давно не ходил к мозгоправам — и без них было весело.
Будь на то его, Кирилла, воля, он, пожалуй бы, остался дома, в постели, и повторил бы то, что они с гостьей делали в душе, в спальне, на кухне и на диване в гостиной еще пару раз. Потом можно было бы чуть поспать и поехать на поздний ужин. Куда-нибудь… Например, в «Сады Семирамиды» или в «Капусту».
Или в «Отросток», будь он неладен — хоть и надоело, но кормили там что ночью, что днем превосходно!
Давыдов усмехнулся.
Они и позавтракать не успели. Выпили кофе…
У тебя дома настоящий кофе? Слушай, Кирилл, кто ты такой? Сын президента?
…с разогретыми в СВЧ пончиками, которые он купил еще дня четыре назад, да так и забыл во фризере.
Оставаться до вечера гостья отказалась, и Давыдов вызвался ее подвезти. Сначала девушка смущалась, но Кирилл настоял, а услышав адрес, сразу понял причину смущения.
Район, где обитала Марина-Селина, был так себе — рабочее предместье с дурной славой: драки, поножовщина, грязные синтеты, продающиеся в каждой подворотне, смешанный с разным мусором ковис в самокрутках из серой толстой бумаги.
Его машина была тут как бельмо на глазу — яркое пятно на фоне заплесневелой серости. Выбраться из таких трущоб в центр или богатые районы Сити было мечтой всех здесь живущих, но удавалось немногим.
Селина клюнула его в щеку, выскочила из «Колибри» под козырек (латанный-перелатанный, но все еще сочащийся жидким азотом) и исчезла в подъезде. Он выкрутил руль, объезжая сеть глубоких трещин в бетоне, и выскользнул из лабиринта дворов на дорогу, ведущую к Радиалу.
Страна нуждалась в твердой руке, мгновенном принятии решений, распределении достаточно ограниченных ресурсов. Время на игры в демократию закончилось давным-давно, и социальные лифты отключились сами по себе, за ненадобностью — сиди на своем уровне и не чирикай. Кто надо заметит кого надо. Единственное, что могло вознести человека из трущоб к благополучию и рычагам власти буквально ракетой — это наличие джамп-гена. Прыгай и умри во благо общества. Этот лифт работал исправно — свежеиспеченные джамперы, у которых в активе не было ничего, кроме рецессивного гена, жадно вцеплялись в дарованные свыше житейские блага и с надеждой думали, что это навечно. Но вечность заканчивалась после десятка прыжков, а то и еще раньше.
И как именно она заканчивалась, Кирилл не хотел даже вспоминать.
Термометр бортового компьютера «колибри» показывал 48 по Цельсию, но в салоне было прохладно, и заряд батарей оставался почти максимальным, хотя Кирилл, подвозя Марину-Селину к дому, где она жила, прохватил по Кольцу на скорости под двести.
Солнечные элементы на крыше кара теперь успевали подзаряжать батареи на ходу, и это понимающего суть процесса Давыдова вовсе не радовало. Еще три года назад на то, чтобы проделать этот путь, сан-кару понадобилось бы процентов шесть емкости элементов, сейчас же счетчик заряда показывал 99 % емкости.
Уменьшение времени на перезаряд означало одно: интенсивность излучения, накачивающего батареи дармовой энергией, росла с каждым днем, а, значит, скоро от солнечной радиации не будут спасать ни искусственные облака, ни стекла с отражающей пленкой, ни специальные кремы, и останется лишь два пути — уйти под землю (что проблему не решает, а лишь оттягивает неизбежную миграцию на север) или уйти на север сразу же, что даст возможность миру агонизировать еще лет двадцать, но, в сущности, тоже ничего не изменит.
Их цивилизация медленно сгорала в
