Господи, чушь-то какая! Древней цивилизации! Главный герой выпил 750 «Курвуазье» с представителем древней цивилизации Сергеем Борисовичем — и обычная дорожная пьянка стала первым контактом с Извечными! Ах, да… До меня был Гумилев! Бульварщина, дешевое чтиво в мягких обложках!
Давыдову нестерпимо захотелось еще коньяку.
ЗАСУНЬ СВОЙ СКЕПТИЦИЗМ В СОБСТВЕННУЮ ТОЩУЮ ЗАДНИЦУ, ДАВЫДОВ! ПЕРЕСТАНЬ ИЗОБРАЖАТЬ ФОМУ НЕВЕРУЮЩЕГО! А ЧТО ЕСЛИ ОН ПРАВ? ДУМАЙ!
— Ну хорошо…
Он снял с полки сумку с компьютером и, откинув крышку «мака», создал новый файл.
Демиург, говоришь? Пишем будущее цивилизации, говоришь! Погоди! Сейчас мы тебе напишем!
У этой истории было начало. Когда все началось? Наверное, тогда, на выставке, когда он впервые встретил Извечного. Человека с почтовым ящиком вместо рта.
Пальцы помчались по клавиатуре в привычном темпе.
Варшава. Международная книжная выставка. Стенд издательства «Прометей». Октябрь— Скажите, господин Давыдов, вы как писатель несете людям разумное, доброе, вечное?
Молодая девчонка. Интересно, знает она, кто впервые сказал про «разумное, доброе, вечное»? Глаза умные, наверное, знает. Читала.
— Можете говорить по-русски, — пошутил Денис. — Я все еще понимаю.
Мир Зеро. Станция наблюдателей. Ноябрь— Позабавился?
Тот, кого Давыдов называл Сергеем Борисовичем, сбросил с плеч длинное пальто, на котором еще таяли мелкие снежинки, и с видимым удовольствием уселся в чашу рабочего кресла.
— Хороша забава, Люциус, — произнес он устало, ухватив со столика бокал с золотистой жидкостью. — Ты же знаешь, как я ненавижу поезда! Болит спина, я не спал всю ночь!
Люциус повел ноздрями, словно принюхивающийся спаниель, и ухмыльнулся.
Он казался полной противоположностью Сергею Борисовичу — невысокий, коренастый, рыжий, с растрепанной, горящей красным огнем копной на макушке и такими же огненными усами.
Но вот улыбка делала этих двоих удивительно схожими — механическая, совершенно неискренняя, искусственная.
Включил — выключил. Процесс, не эмоция.
— Судя по запаху, пережить потрясения тебе помогала местная амброзия. И перестань плакаться! Я прекрасно знаю, что ты не нуждаешься во сне, Дэмиен!
— Я нуждаюсь во сне, — возразил Сергей Борисович. — Физиологически, конечно, нет, а вот эстетически нуждаюсь.
Он щелкнул пальцами и перед ним возник голографический экран — сотни и тысячи мелких картинок, которые двигались, загорались и угасали, повинуясь какому-то сложному ритму. Человеческий глаз, скорее всего, ничего бы не разобрал в этом мельтешении, а вот тот, кого звали Дэмиен, явно что-то видел.
— Что ты ему рассказал? — спросил Люциус.
— Правду, хотя и не всю…
— Зачем? Ты же знаешь, мы давно перестали инициировать деформаторов. Это бессмысленно и опасно.
— А если он действительно демиург?
— Ты все еще в это веришь?
— Послушай, Люциус, — Сергей Борисович развернулся к собеседнику вместе с креслом. — Я не верю в демиургов, я просто знаю, что они есть.
— Были, — поправил Люциус. — В это я тоже верю.
— Есть, — возразил Сергей Борисович. — Их полно. Но мы не знаем, как их искусственно, в подходящий момент инициировать. А этот оказался в нужном месте и в нужное время. Идеальное совпадение! Кем мы будем, если хотя бы не попробуем изменить конечный код?
— Изменить конечный код можно только в теории!
— Еще никогда Параллели не были в такой ситуации. Откуда взяться практике? Надо пробовать!
— Ты — безнадежный оптимист…
Рот-ящик растянулся и снова сложился в линию:
— Странно слышать такое от тебя, Люциус.
Зеленые глаза собеседника вперились в Сергея Борисовича из-под рыжих бровей. Взгляд был немигающим, как у удава.
— У тебя слишком хорошая память, Дэмиен, — сказал он чуть погодя. — Слишком хорошая, даже для нас.
Он помолчал, рассматривая что-то на своем экране, потом сказал тем же ровным и холодным, как лед на катке, голосом:
— С твоим протеже все понятно, хотя ничего не понятно! А его жена? Она инициирована?
— Естественно. Они попали под один и тот же луч. Но у нее другие таланты, не созидательные — она не демиург, она воительница. А воительница — это уже не наша епархия. Мы не можем помешать Абигору блюсти Равновесие.
— Ты и ей все выложил?
— Зачем? Она и сама ощущает себя оружием…
Люциус задумчиво почесал веснушчатый нос:
— Иногда я забываю, для чего мы это все делаем. Все эти наши эксперименты, пари, которые мы заключаем друг с другом, равновесное моделирование — вместо того, чтобы просто дожить и уйти с достоинством. Мы прожили очень долгую, практически бесконечную, по меркам этих существ, жизнь, мы пережили самих себя на сотни тысячелетий. Что бы мы ни делали теперь — это нас не излечит, просто продлит агонию. А в агонии нет достоинства, Дэмиен. Агония — это боль, мука и испражнение под себя.
— А если излечит? Если эти простейшие не только болезнь, а и лекарство? — Сергей Борисович едва заметно пожал плечами. — Если демиург солжет, сфальшивит — ничего не получится! Но может и получиться! Среди нас демиургов нет, мы не способны к творчеству, Люциус. Эволюция лишила нас воображения и эмоций — так она понимала совершенный механизм познания мира. Мы заплатили творческой импотенцией за долголетие. Мы потребители, не способные на игру воображения. Но люди не такие! Если я ошибаюсь в них, мы не выиграем ни дня, помимо тех, что нам отведены. Но, поверь, Люциус, то, что нам осталось, мы все-таки проживем, а не просуществуем! А если я не ошибаюсь…
Щель почтового ящика приоткрылась в улыбке. Включить — выключить.
— В любом случае у нас не будет времени скучать!
Мир Параллель-2. НоябрьУ Кирсаныча было растерянное выражение лица, совершенно ему не свойственное в обычной жизни. В сочетании с лиловыми кровоподтеками, заполнившими впадины глазниц, и багровым вспухшим рубцом шва на шишковатом черепе оно смотрелось неуместно.
Давыдова знала, что Кирсанов по пустякам не паникует — не тот человек, значит, произошло что-то из ряда вон…
— Ты не можешь прыгать, Кира, — выдавил он из себя, и откашлялся, словно крошки забили ему горло.
