– Иди-ка, Дениска, с дедом побудь, – сказал я, подойдя к ним, и мальчик охотно побежал к дому.
– Как там Потапыч? – спросил Пашка.
– Плох старик. Не довезем мы его до кордона.
Павел буркнул себе под нос что-то нечленораздельное. Новость, видимо, его не обрадовала.
– Надо бы тех, что в избе, тоже вытащить, – сказал он чуть погодя, подразумевая перекрутов. – Пусть их тоже вояки заберут.
– Не нужно. Тех похоронить надо. Вон там, за сараем, у плетня. Дениска в перекруте мамку свою признал, а детеныш – ее, стало быть, тоже родня мальчонке.
Пашка с шумом выдохнул, поскреб затылок.
– Дела… – только и смог растерянно сказать.
Больше мы с ним не проронили ни слова. Достали из сарая лопаты, вырыли глубокую могилу. Нашли кусок старого брезента, чтобы завернуть тела. В тот самый момент со стороны дома послышался злобный заливистый лай Карая и Денискин плач: «Деда… деда…» Мы бросились к дому, чуя неладное.
Карай встретил нас у входа в кухню. Припадал на передние лапы, подскакивал, сердито помахивал хвостом и заходился лаем. Дениска жался в углу под иконой, точно у Богородицы защиты просил, и причитал в слезах: «Деда… деда…»
А с Потапычем на лавке творилось что-то жуткое. Его ломала и корежила неведомая неумолимая сила. Растягивала и сжимала, меняя человеческий облик на нечто чужеродное, страшное.
– Твою дивизию, – простонал Пашка, пятясь назад и озираясь в поисках вил или иного оружия.
Я решительно шагнул вперед, к лежащей на столе двустволке.
– Дениска! Закрой глаза и уши и считай до ста! – скомандовал мальчишке.
Тот покорно ткнулся лицом в коленки, обхватил голову руками и громко зашептал:
– Один… два… три…
Я взвел курок.
– Четыре… пять… шесть…
Прицелился в сильно изменившееся лицо старика. Почувствовал предательскую дрожь в руках и стиснул зубы.
– Семь… восемь… – всхлипнул Дениска.
Эх, Потапыч! Прости, старик! Задал ты мне задачку на долгие ночи кошмаров.
– Девять… десять…
От выстрела пронзительно звякнули стекла в оконной раме, всем телом вздрогнул Дениска в углу, но головы не поднял. В ушах у меня звенело, в горле першило от пороха и слез. Быстро, почти не глядя, я подошел к лавке, сдернул с печи одеяло и накинул на обмякшее тело старика.
– Двадцать один… двадцать два… – исправно, как молитву, продолжал шептать Дениска.
Дальнейшее я помнил как в тумане, словно смотрел через силу какой-то муторный фильм. В могилу за сараем мы опустили сразу троих: Денискину маму с ее детенышем и Потапыча. Всех близких мальчонке людей. К тому моменту Дениска уже не плакал. Стоял, насупившись, пока земля засыпала уложенные в могилу тела. Управившись, мы какое-то время постояли над холмиком втроем. Словно в своеобразном молчаливом противостоянии: трое там, под землей, трое здесь – над могилой. Мертвые и живые. Перекруты и люди. Потом Пашка легонько толкнул меня в бок.
– Пойдем, покурим, – сказал мне тихо.
Мы доплелись до крыльца, уселись на ступеньки, устало вытянув ноги.
– Гнусные дела, – выдохнул Павел вместе с сигаретным дымом. – Чего теперь делать будешь?
– Дениску к себе возьму.
Мы замолчали, глядя на ползущие по небу облака. К вечеру, похоже, собирался дождь. Шумно вздохнул под крыльцом Карай, решивший вздремнуть после бессонной ночи. Меня тоже начало клонить в сон, и я прекрасно понимал, что нужно последовать примеру псины и поспать до наступления темноты, потому что, кто знает, сколько дней над лесом будет полыхать бледное зарево, выпуская из неведомой бездны всякую нечисть. Я докурил сигарету и встал, собираясь войти в избу. Надо было собрать немногочисленные пожитки мальчишки. Но меня остановил грозный рык Карая, выползающего из-под крыльца. Я оглянулся через плечо и… остолбенел. К дому медленно шел Дениска, если так можно назвать его неестественную дерганую походку. Тело мальчика на глазах скручивало аномалией, нещадно растягивало и плющило, а он, вопреки этому, брел к нам.
Пашка издал странный квакающий звук, привстав со ступеньки и указывая в сторону Дениски. А я и сам все прекрасно видел без его подсказок, но не мог заставить себя шелохнуться. Мое ружье стояло в сенцах, до него было всего несколько шагов, но я не имел сил преодолеть это расстояние. Да и будь оно у меня в руках, сомневаюсь, что сумел бы с легкостью выстрелить в мальчонку.
Тот вдруг остановился, не дойдя до нас десятка метров, по его искореженному телу пробежали серебристые блики, и Дениска исчез. Стянулся в точку.
– Это что же? – Пашка уставился на меня круглыми глазами. – Это как же так получилось-то?
– Не знаю, – я обессиленно опустился обратно на ступени крыльца. – Может, он от Потапыча успел ухватить, пока того аномалия корежила.
Пашка дрожащими пальцами вытянул из пачки дефицитную сигарету с фильтром и закурил. Молча протянул мне, и я, хоть курил недавно, затянулся снова, пытаясь горьковатым дымом забить образовавшуюся в душе пустоту.
– Это что же, Дениска теперь тоже к нам перекрутом вернется? – Мой товарищ высказал вслух ту мысль, что мне самому не давала покоя.
– Надеюсь, не к нам, – хмуро ответил я чуть погодя. – Я его пристрелить вряд ли смогу. На глазах же рос парнишка. Как родной стал.
– Хреновая нынче жизнь, – Пашка встал. – Ладно, не кисни, что ли… Пойду я до своих. Заждались, поди, может, думают, я вообще сгинул…
– Мимо Гнилого леса не ходи, – напутствовал я его, как недавно еще Потапыч.
– Да не дурак уже, понял, – отмахнулся тот.
Шагнул было к калитке и вдруг остановился, точно вспомнил о чем-то. Оглянулся через плечо и мрачно бросил мне:
– Я это… вот что скажу. Если тебя, не дай Бог, аномалия-то скрутит, то я манерничать не буду, пристрелю тебя без раздумий. И ты мне обещай, что тоже пристрелишь, если я перекрутом стану. Обещаешь?
– Да, – выдавил я. – Обещаю…
Пашка удовлетворенно кивнул и понуро побрел прочь, ссутулившись под гнетом прошедшей ночи и ночей предстоящих.
Станислав Романов
Куйва
Путейцев убивали по одному.
Свищов указывал стволом обреза на очередного работягу и коротко кивал в сторону двери: пошел. Бадаев выводил путейца из барака в морозную ночь, пихая в спину, гнал к темному дровяному сараю, заталкивал внутрь.
Там поджидал Глухов. Вошедшего он с размаху садил по затылку тяжелым колуном, только брызги летели. Росту Глухов был большого, и силы как будто нелюдской. Тела он складывал в угол, одно на другое, словно поленья.
Всего рабочих было одиннадцать человек, и ни один даже не рыпнулся. Молча сидели на лавке, опустив головы, избегая смотреть в глаза. Словно и не понимали, какая участь их ждет. Конечно, против четырех беглых зэков с обрезами шансов у работяг не было никаких, но они даже не попытались. Боялись. И не так их пугали обрезы, как сами беглецы.
Оружие беглые добыли днем раньше. Забрались в дом какого-то колониста, одиноко стоявший
