А он бил и бил немца камнем по горлу. Острый булыжник прорвал кожу, и при каждом ударе влажно чавкало. Офицер уже не двигался, а Славка никак не мог остановиться. Будто что-то заклинило в сознании, и оседавшие на лице брызги крови казались живительным дождем. Кто-то внутри него будто просыпался от долгого сна. Кто-то, кому очень нравилось терзать чужое распростертое тело. Чьим единственным чувством была бескрайняя ярость.
Славка уже забыл и о Розке, и о горах тел вокруг. Бил и бил. Остановился только тогда, когда пуля чиркнула ему по ноге – сверху беспорядочно палили. Тогда Славка полез под трупы. Даже детские тела оказались непредставимо тяжелыми, а взрослые – так и вовсе неподъемными, будто набитыми камнями. И все равно Славка поднимал чьи-то руки и ноги, заползал глубже, словно жук-могильщик, пока стало почти невозможно дышать.
Множество немцев и полицаев спустились вниз, они ходили по трупам, ходили по Славке, громко переговаривались, стреляли направо и налево, и продолжалось это целую вечность. И еще долго-долго вверху раздавались голоса, смолкшие только глубокой ночью.
Только тогда Славка вылез из-под убитых, задеревеневший, замерзший, едва способный вдохнуть. Он полз на животе вдоль оврага, замирая от каждого шороха, сначала по телам, потом по песку, полз до тех пор, пока склоны кругом стали не так круты. Он медленно полез вверх: песок под ним оседал, и сил уже не было совсем, Славка едва вытянул себя на край оврага, цепляясь за кусты.
И почти сразу ему в глаза ударил луч фонарика. Славка по-прежнему сжимал в руке окровавленный камень, и первой его мыслью было – кинуться на врага, даже если будут стрелять в упор… Но в него не стреляли. Немецкий солдат – за белым пятном фонаря маячила фигура в каске – молча отступил назад. Затем погасил фонарь. А потом Славка увидел, как немец медленно удаляется прочь по краю обрыва, что-то насвистывая, играя вновь включенным фонариком: луч его светил только в небо.
Славка уронил голову в сухую сентябрьскую траву и потерял сознание.
Он еще множество раз впадал в беспамятство, покуда дополз до ближайших домов. Приходил в себя, не понимая, где находится. Слышал где-то неподалеку лай собак, но немцы на него так и не вышли. Он полз целый день, без воды и еды, полз на брюхе, будто вовсе забыл, как ходить. Пил кровь из разодранной руки. Вкус крови, цвет крови – все, что оставалось в мире. К вечеру заполз в сарай на задах огорода и там вновь потерял сознание. Под утро его нашли.
Многие жители окрестных домов тогда сдавали выбравшихся из оврага людей немцам. Но Славке повезло: те, кто на него наткнулся, снабжали продуктами подпольщиков. Подпольщикам же они отдали и Славку, предварительно перевязав его и накормив, но так и не сумев выпытать, что же с ним случилось.
Видимо, от всего, произошедшего в овраге, у Славки что-то стало с головой. Несколько дней он не мог говорить – напрочь забыл человеческую речь, даже отдельные слова. Только мычал. Приютившие его даже подумали было, что он нем. А когда пришел какой-то новый человек, явно не из этой семьи, крепкий небритый мужчина с очень суровыми глазами, и спросил Славку, кто он и откуда, Славка, наконец, вспомнил собственное имя. Ярослав. Открыл рот, но не сумел ничего выговорить. Заикался, захлебывался звуками, только и получилось:
– Яр… Яр…
Так к нему и привязалось это прозвище. Мужчина еще спросил:
– Все видел, что немцы с нами творят?
Славка что было сил закивал, затряс головой, издавая утробные животные звуки.
Подпольщик забрал Славку с собой. Поначалу Славка сидел на хозяйстве, понемногу отходил, медленно вспоминал человеческую речь. Но заикание у него так и осталось. Потом, когда он освоился и прижился, его стали брать на различные операции: подрывать мосты, выводить из строя немецкую технику. Иногда приходилось и самих немцев убивать. И тут Славка прославился среди подпольщиков тем, что обычно тихий, почти робкий, да еще заика, он убивал немцев с жуткой яростью и предпочитал в этом деле холодное оружие: например, запросто брался часовых на посту прирезать.
Возможно, это было своего рода помешательство. Славка и сам не понимал, что с ним происходило, когда он видел вражескую кровь: его охватывало бешеное, хищное, почти непристойное ликование.
После войны Славка работал забойщиком скота на мясокомбинате. Собственно, это была единственная работа, к которой он оставался пригоден. Так и засело у него в голове нечто, что люто требовало крови; и когда он ощущал кровь на своих руках, то ненадолго успокаивался. Животные в его присутствии вели себя тихо, покорно, будто осознавали, что их смерть послужит самым безвинным выходом для некой жуткой силы, что царапалась иногда по ту сторону Славкиного сознания.
Иногда Славка смутно вспоминал прошлое – теперь все его воспоминания, хоть о детстве, хоть о вчерашнем дне, были очень размытые, блеклые, будто снимки с испорченной пленки, переходящие в серую хмарь неосознанного. С трудом вспоминались лица матери, бабушки, отца. А еще вспоминалось, как ползет вдоль песчаной стены тоненькая темноволосая девушка в белой комбинации. Славка даже не помнил ее имени. Но очень хотел знать, жива ли она. Выбралась ли она тогда из оврага.
Впрочем, он понимал, что никогда этого уже не узнает. Он не мог долго находиться в каких-то присутственных местах, ему было тяжело общаться с людьми, он старался пореже бывать в чьем-либо обществе.
Больше всего на свете Славка боялся вновь убить человека.
Елена Щетинина, Максим Кабир, Дмитрий Костюкевич
Выкройка
Это дерьмо ждало его утром на рабочем столе. Не удивительно, что в понедельник – идеальный день для всякого дерьма.
Андрей имел счеты с понедельником. В понедельник умерла бабушка. В понедельник он расстался с Ирой – три года коту под хвост.
Ладно, дерьмо этого дня выглядело мелочью по сравнению с дерьмом этого месяца.
Просто бумажная голова собаки перед клавиатурой его компьютера.
Андрей кинул сумку на стол, плюхнулся в кресло и откатился, разглядывая поделку.
– Нравится? – спросила Оля, коллега.
Оля пришла к ним в ОРИКИ[1] сразу после института. Невзрачная серая мышка, зато добрая, тихая, участливая. Совсем как бабушка. И полная противоположность Ире – эффектной, нервозной и, как оказалось, лживой.
Две недели назад Андрею позвонила знакомая, сокурсница Иры, и сообщила, что Ира параллельно встречается с другим. Подкинула жменю фактов. Отпиралась Ира недолго, но вины в ее голосе Андрей не услышал. «Ты мой главный мужчина», – сказала она по телефону. И еще: «Какая тварь испортила наши отношения?» – имея в виду: кто рассказал об измене? «Эта тварь – ты!» – хотел – должен был! – ответить
