– Александр Утесов. Вы обвиняетесь в серийных убийствах. Прошу, не оказывайте сопротивление. Это может сыграть против вас в суде, – и только проговорив эту фразу, я понял, что все наконец действительно завершилось.
Когда патруль вывел Утеса из кабинета, я плотно закрыл дверь и направился в сторону закусочной, где ждала меня Аня. На полпути меня догнал старший смены и, отдав воинское приветствие, поинтересовался:
– Товарищ старший сержант, если не секрет и не государственная тайна, расскажите, как вы догадались, что Утесов и есть Чешир? Вам все рассказала спасенная девушка?
– Не секрет, но желательно, чтобы до суда дальше ваших ушей этот факт не пошел. – Я тяжело вздохнул. – В каморке, где он держал жертву, я обнаружил множество окурков.
– И все? – Паренек выглядел разочарованным. Не волнуйся, служивый, мне есть чем тебя удивить.
– И все, – я улыбнулся. – Всего лишь множество обвафленных окурков, скрученных буквой «С». А теперь прости, мне пора. Ждут великие дела.
Оставив позади продолжающего хлопать обалделыми глазами солдатика, я благополучно добрался до закусочной. За дальним столом, бодро хлебая грибной супчик, сидела умытая и переодетая Анечка. Румянец пока еще не вернулся на посиневшее от побоев лицо, но выглядела она явно лучше.
– Ну что, Ань, вкусный супчик? Стоит и мне его заказать?
– Вполне ничего, хотя в смену тети Зины он получается явно удачней, – отозвалась она, оторвавшись от трапезы ради лучезарной улыбки.
– Раз все равно вкусный, то возьму. Тебе еще чего надо?
– Нет, нет. Его вполне достаточно.
Отойдя к прилавку с порциями, я не видел, что стоило мне отвернуться, и улыбка моментально сползла с лица девушки, превратившись в звериный оскал.
– Меня зовут Алиса, ублюдок…
Александр Лепехин
Скобари
По туннелю шел человек. Его шаг был не шире длины стопы – точнее, подошвы армейского ботинка. Человек наступал на шпалу, мягко соскальзывал с нее и наступал уже на следующую. Торс идущего в этом движении практически не участвовал – работали только бедра, колени и стопы. А человек шел. Во тьме.
Выйди кто ему навстречу, вооруженный фонарем, он бы разглядел детали. Что путешественник этот пола мужеского, молодой, тощий, рослый и небритый. Что одет по-походному: упомянутые ботинки, потертые брюки-карго, куртка-анорак и вязаная шапка, скрывающая глаза. И что глаза человека, если заглянуть под шапку и отодвинуть падающие на лицо темные волосы, закрыты. Впрочем, фонаря ни у кого не было. Да и никого тоже не было.
В руках он держал непонятное. Не то посох, не то копье, слабо мерцающее темно-синим металлом. Со стороны, противоположной длинному, скорее режущему, чем колющему острию, имелся массивный граненый противовес. Ближе к середине на древко были намотаны какие-то тряпки и кожаные ремешки. Длинные хвосты этой оплетки, украшенные узелками, черепами мелких животных и камешками, свисали почти до земли.
Ритмичные шаги были негромкими. Хруст гравия между шпалами сливался с тихим позвякиванием амулетов на копье. Эта неожиданная для туннелей музыка словно сопровождала элементы танца. Шаг-шаг-шаг-точка. Раз-два-три-восемь. Иногда контрапунктом падали капли конденсата или потрескивали тюбинги – метро тоже хотело танцевать.
Вдруг человек остановился. Поставил свое орудие и повернул голову в сторону, будто прислушивался. Тут же стало понятно, что шагали еще как минимум двое.
Со спины к первому путешественнику подошла молодая женщина. Была она коренаста, крепка и одета примерно так же, как спутник. Светлые, почти белые волосы коротко, по-мальчишечьи острижены – для удобства, а не красоты, но получилось задорно и неожиданно изящно.
Не прилагая видимых усилий, женщина несла объемный рюкзак, а на скрещенных на груди руках располагался массивный охотничий карабин. Губы, словно вычерченные сангиной, едва заметно шевелились и порой складывались в улыбку. Могло показаться, что где-то идет разговор, доступный только ей одной – и тому, с кем она говорит. Отсутствие света путешественнице не мешало. Ее взгляд словно сканировал рельсы, шпалы, крюки для кабелей, бетонные кольца, тьму вокруг. И застывшего спутника.
Сразу за женщиной – хотя, скорее, все-таки девушкой – чуть со стороны подошла малышка. На вид не старше пяти лет, в мешковатом комбинезоне и бейсболке козырьком назад. Она просто молчала, переминалась с ноги на ногу и сопела. Вела себя так, будто ходить по давно опустевшим туннелям в полной темноте ей было не привыкать. Так, будто она здесь жила.
Человек с копьем постоял еще, медленно стянул шапку и кинул ее на гравий. Выглядел он плохо – бледная кожа, нездоровый румянец, мешки под глазами; явно был слегка не в себе.
Впрочем, глаза человек так и не открыл. Просто стоял. Стоял и слушал, как бормочут капли и постанывают тюбинги. Метро о чем-то рассказывало, и это было важно.
– Здесь, да? – уточнила девушка с карабином. Вслух ей никто не ответил. Только что-то шевельнулось в воздухе: не то заплесневелая память, не то мечты о несбывшемся, не то обычный сквозняк.
Тогда девушка развернулась назад, против хода движения. Аккуратно положила рюкзак за контактный рельс, опустилась на одно колено и взяла оружие на изготовку, поводя стволом по сторонам. Словно вот так стоять и ждать не пойми чего для нее было рядовым делом. Словно она знала, что это самое не пойми что может произойти с вероятностью, отличной от нулевой. И что карабин в этом случае окажется ultimo ratio regum – «последним доводом королей».
Бейсболка, до этого никак не реагировавшая на окружающий мир, юркнула между старшими. Посмотрела на обоих по очереди, кивнула сама себе. В руках у нее откуда-то взялся нож – почти настоящая наваха. Лезвие складника щелкнуло, поцеловало противоположную ладонь, жадно втянуло выступившую багровую влагу. Зрелище не для слабонервных – впрочем, откуда им взяться в туннеле? А вот тьмы – да, тьмы оказалось изрядно. И когда она сгустилась, когда стало нечем дышать, когда дробь капель и скрежет бетона стали невыносимы – человек с копьем ударил в пол.
* * *В сторону Мужества сегодня дежурили Эйнштейн и Цыпа. Последний, конечно, попытался возбухнуть: мол, какой смысл сидеть на КПП и пялиться на рельсы, если за последние девятнадцать лет ни с той, ни с другой стороны никто не пришел – и не придет, потому что, мать-мать-мать, некому ходить-то, вот ведь сюрприз какой. Но бухтел он больше по привычке: не умел приниматься за дело, не поворчав для порядка. Эйнштейн же молча пожал плечами, взял полагающуюся дежурным снарягу и первым потопал в туннель.
В быту, кстати, почти никто и не говорил «в сторону Мужества»: «на Размыв», «на Пробку» – и махали рукой по направлению. В сторону Выборгской тоже махали: это было «на Завал». Но дежурные подчинялись грозному и ритмичному документу под именем «Штатное расписание», а у расписания был свой язык.
Курить на посту
