Драге поворачивает голову, и я вижу: на меня глядит само зло.
Черная яма из моих кошмаров
Драге выпрямляется во весь свой огромный рост. С его иссохшего тела свисают полоски жесткой кожи, клочок ткани полощется на ветру, зацепившись за острую кость, торчащую из гниющей плоти на груди. Сквозь снежную завесу на меня неотрывно глядят выпученные желтые глаза.
Стиг лежит у ног жуткого существа, его лицо посинело. Снежные хлопья засыпают волосы и тают в крови, вытекающей из узкой раны на его шее. Я, остолбенев, смотрю на этот поток крови. От крови поднимается пар, но сам он выглядит таким холодным.
Драге делает шаг ко мне, и от смрада разложения к моему горлу подкатывает тошнота.
Бежать, мне надо бежать.
Мое сердце колотится, но я не могу сдвинуться с места.
Увидев краем глаза быстрое движение, я поворачиваю голову – сквозь метель ко мне мчится знакомая фигура.
– Гэндальф! – Он прыгает и оказывается впереди меня, шерсть на его загривке стоит дыбом, грозные острые зубы оскалены. Он щелкает зубами и рычит так свирепо, что видно – этот пес будет биться не на жизнь, а на смерть.
Драге, размашисто шагая, движется ко мне. Его грязные волосы развеваются на ветру, с когтей одной руки капает кровь, оставляя на снегу красный след.
Лай Гэндальфа становится остервенелым. От его тела подымается пар, а из пасти капает пена. Он припадает на передние лапы, готовясь атаковать, затем подпрыгивает и вонзает зубы в руку восставшего мертвеца. Драге, потеряв равновесие, спотыкается и взмахивает рукой, подняв пса высоко над землей. Но Гэндальф вцепился в него намертво и не желает разжимать хватку.
Драге яростно бьет пса второй рукой, и я содрогаюсь.
– Не трогай его! – кричу я и бегу к Гэндальфу, полная решимости спасти друга. Драге еще раз взмахивает рукой, и пес, отлетев в сторону, с глухим стуком падает на землю. Жалобно взвизгнув, он замолкает. По моему лицу текут слезы.
– Прости меня, Гэндальф! Прости!
Рыдая и отчаянно размахивая руками, я бреду прочь. Впереди, всего в десятке шагов, качаются ветки дерева. Норны – они должны мне помочь!
Мой сапог за что-то цепляется, и я ничком падаю на снег. Чертыхнувшись, я переворачиваюсь на спину и отцепляю ногу от выступающего корня. Ветви колышутся над моей головой, словно темные руки, предупреждающие меня об опасности, но их предостережение так запоздало! Дерево так близко. Если бы только я смогла…
Драге стоит надо мной, и исходящая от него вонь разложения вызывает у меня позыв к рвоте. Его левая щека сгнила, и с нее свисает лоскут кожи. Мышцы вокруг рта растягиваются в пародии на улыбку.
Я отползаю назад и пытаюсь закричать, но вместо крика вырывается только сдавленный всхлип.
Мои предки по женской линии уже один раз спасли меня, возможно, они смогут прийти ко мне на помощь и сейчас.
– Карина! Помоги мне! На помощь!
Драге смотрит вокруг своими мертвыми глазами.
Я вскакиваю на ноги и приказываю себе дышать. Схватившись за свой амулет-валькнут, я пытаюсь вспомнить, что я чувствовала, когда держала руку над куклой. Я призываю на помощь всю таящуюся во мне силу, и она вливается в мои ноги, живот, грудь.
Свирепый голос, совсем не похожий на мой собственный, исторгается из глубин моего существа:
– Ко мне, мертвые! Восстаньте и спасите меня!
Небо вмиг темнеет, и ветер начинает истошно выть.
Слева от меня появляется мерцающий женский силуэт. Карина! Ее лицо полно решимости. Она бросается на драге, но он взмахивает рукой, и призрак взрывается, превращаясь в облако снега.
Я поднимаю руку и прикладываю ее козырьком к глазам, глядя, как среди метели возникает еще одна фигура. Миниатюрная старушка с длинными, развевающимися волосами. Герд кидается на мерзкое существо, и оно, снова размахнувшись, разбивает ее образ на тысячу кусков.
Снежные женщины встают за ним одна за другой. Стоит драге разнести вдребезги образ одной моей пращурки, как появляется следующая. Он пыхтит, пробиваясь сквозь их заслон. Они тормозят его продвижение, но одного этого недостаточно.
Я несусь к дереву и колочу по его стволу. Мне нужно, чтобы Норны сказали, как спасти Мормор и вернуть ее обратно в царство мертвых. Мормор, но не Стига! Он еще так молод – он не может умереть! Норны должны изменить это.
Из коры дерева возникает знакомое лицо с чеканными чертами, и крик замирает в моей груди. За лицом появляется нога, потом плечо – и вот передо мной стоит самая старшая из Норн. Ее лицо безмятежно. Из ее тени возникают еще две фигуры: прекрасная Норна с волосами, развевающимися на ветру, и юная Норна, Скульд, с лицом, частично скрытым под капюшоном.
В складках плаща Скульд блестят ее ножницы. Это она перерезает нити, она решает, когда оборвется чья-то жизнь. Я показываю на ножницы и кричу:
– Это ты убила Стига! Это сделала ты!
Норна с юным лицом смотрит на клочок материи, полощущийся на ближайшей ветке, и поднимает руку. Материя проносится по воздуху и приземляется на ее ладонь. Она протягивает клочок мне, но я отказываюсь его брать. Стиг не может, не может умереть!
Скульд смотрит на меня холодными глазами:
– Разве ты не хочешь узнать?
Я гляжу на жалкий клочок. Я хочу узнать о Стиге все, но не таким образом. Мне нужен живой Стиг. Я хочу почувствовать теплоту его объятий. Хочу, чтобы мы поведали друг другу свои секреты сами, сидя перед огнем.
Скульд разгибает один из пальцев, держащих ткань, как будто хочет отпустить ее.
– Нет!
Я выхватываю у нее клочок и прижимаю его к своей груди. Материя говорит только о горестях: здесь все, о чем Стиг горько сожалел. Под моими пальцами вьются нити угрызений совести и самобичевания, завязываясь в узел тоски. Чувство вины из-за того, что в ту ночь он позвонил отцу. И уверенность в том, что ему не следовало убегать из дома и бросать маму. Стыд, сознание своей вины, ненависть к самому себе. От прикосновения к клочку материи в моей душе проносятся все горькие чувства в его жизни.
Ткань начинает показывать мне Нину, но я отстраняюсь от истории их отношений, не хочу этого видеть, не хочу знать. А затем я вижу себя и его вместе, и у меня спирает дыхание. Стиг сожалел о том, что не поцеловал…
Кусок материи показывает мне меня саму, смеющуюся и играющую в снегу. Я вижу себя глазами Стига, и в моей груди разливается тепло. Да, мое лицо изуродовано – нельзя сказать, что Стиг этого не замечал, – но он видел во мне и красоту.
Я чувствую его страстное желание поцеловать меня – но он боялся, что недостаточно хорош, опасался, что внутри он слишком искорежен, чтобы сделать кого-нибудь счастливым.
Я поднимаю глаза и вижу драге, который, отбиваясь от призраков, подходит все ближе.
Мой разум вытягивает
