Потом это ощущение у меня прошло. Вероятно, я была не единственной, но мой случай был объясним. Серьезные травмы у девушки, в чьем теле я оказалась. Потеря памяти, гибель семьи, новое место жительства. Никому и в голову не пришло, что я — не настоящая Сью Мэрианн. А те условности из прежней жизни, которые мне попадались… со временем я их узнала. И здесь гремели сражения, и женщин, уличенных в колдовстве, сжигали на кострах, и за измену побивали камнями, и за прерывание беременности можно было на всю жизнь угодить в тюрьму. Сейчас это все было интересно только историкам и антропологам, но люди иногда — редко, удивляя прочих, — следовали этим идеям, почему бы и нет.
Мне приходилось проводить вскрытие женщины, забитой до смерти собственным мужем. В Веренире. За отказ молиться. Убийца был признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение, а после — на общественные работы на тридцать лет. Однажды я присутствовала на семинаре, где коллеги из психиатрии делились историями о религиозных фанатиках и самосожжениях. Не все они случались в Территориях, но иногда — в куда более просвещенной Фанданской Конфедерации. В Конфедерации же была арестована женщина, убеждавшая всех, что она и есть настоящая королева Территорий.
Случаи были разные. Я не могла уверенно утверждать и даже всерьез задумываться, что Брент не родился здесь… по крайней мере, разумом, а не телом. Он напоминал мне мужчин, которых я знала когда-то, — но насколько хорошо я знала тех мужчин? — и не походил на большинство моих сограждан. И одновременно с этим если не в Лагуте, то где-то в странах третьего мира можно было до сих пор попасть в тюрьму за совершенный аборт. Или, как в Северной Атании, ходить строем в форме и молиться на главу светского государства.
Не все страны так же продвинуты, как мы или те же фанданцы. Но даже у нас однополые браки разрешили каких-нибудь двести пятьдесят лет назад, а аборты — всего тысячу. Но разве можно подделать такую иллюзию, словно все это время я просто спала и вдруг очнулась там, куда мне, казалось, уже не было никакого возврата? И имя этой иллюзии — Брайан Брент.
Я никак не могла понять, привлекает ли меня это, злит, раздражает или интересует. Или я просто хочу никогда не видеть этого человека. Или, наоборот, хочу узнать о нем как можно больше, а его самого — как можно ближе.
— Сью? — Руперт окликал меня уже, наверное, не впервые. — Звонил Эндрю. Комиссар ждет нас у себя через десять минут.
Глава шестнадцатая
Совещание прошло безрадостно.
Я давно не видела комиссара в таком унынии, но спрашивать причину, конечно, не стала. Может быть, виной всему Брент — которого среди нас сейчас не было, — может быть, королева и ее странные требования. Или то, что Руперт ничего не смог толком сказать по поводу версии с Академией, но вряд ли в этом была его вина. Непонятно было и с самим ректором. Гордон мог бы спрятаться за мою спину, потому что все же я была его начальником, но делать этого не стал и получил за нерасторопность лично. И несправедливо. Я попыталась вмешаться и тоже схлопотала пару ласковых: комиссара не устроил осмотр места происшествия.
— Что такое, смотрели несколько человек! — бушевал он. — Где руки? Куда он дел руки?
Гордон опять принял удар на себя и зачитал расшифровки записей психиатров. В поведении ректора Томаса ничего не изменилось: он спокойно отвечал на вопросы, которые касались его работы в Академии, пооткровенничал, как сложно расставаться с толковыми, но ленивыми студентами. Но как только эксперты затрагивали тему убийства и расчленения — ректора словно подменяли, и он начинал заговариваться. Я была рада, с одной стороны, потому что и сама, не будучи специалистом, выстраивала допрос точно так же, с другой — результат был нулевой.
— Если завтра мы ничего не выясним, придется его отпускать, — заявил комиссар. Да, катастрофа, судя по выражению его лица, он именно так и думал. — У нас нет мотива, нет даже орудия преступления. Где руки?
Мы молчали. Руки орудием не являлись, они были той самой деталью паззла, без которой все напрочь разваливалось. Но и нож, которым орудовал преступник — комиссар подчеркнул, что именно «преступник», не «ректор», — найден не был, и где его было искать, оставалось неясным.
Руперт, глядя на Стивена необычайно виновато, сообщил, что с утра отправится в квартиру ректора сам и не уйдет оттуда до тех пор, пока не найдет или нож, или руки. «Давно пора!» — рявкнул на него комиссар, а мы со Стивеном были готовы провалиться сквозь землю, но и на Руперта не злились. Может быть, ему повезет больше, чем нам. Хотя я не искала ни того, ни другого…
— Я допускаю, что он не рассчитал свои силы, — бурчал комиссар, буравя нас тяжелым взглядом. — Придушил жену перед супружескими обязанностями, а потом ушел страдать и надеяться, что она вдруг возьмет и очнется. А потом вернулся, обнаружил, что труп уже разделан и сидит. Вырезал сердце… тьфу ты, пропасть, нож, опять этот нож…
Дело грозило превратиться в жирного «глухаря». Мы могли предъявить ректору Томасу только легкомыслие или даже небрежность. В конце концов, Гордон не давал на отсечение голову, но практически был уверен, что Таллию придушивали неоднократно. Вопрос — кто. Уже во время совещания Руперт получил сообщение, что весь путь ректора наконец-то зафиксировали в протоколе с момента, когда он покинул квартиру, и до момента, когда его взяли по пути на площадь Римео. Мы перевели дух, а Руперт неожиданно нахмурился.
— Я должен кое-что проверить, — бросил он. — Прямо сейчас. Комиссар?
— Да пожалуйста, — разрешил тот. — У тебя такой вид, будто ты уже что-то знаешь.
И мне показалось, что комиссар вздохнул с облегчением. Он верил Руперту и невероятно его ценил. Я тоже приободрилась.
— Нужна помощь?
— Джеймс, если ты еще держишься
