Тут-то в потайных закоулках сознания, где Анна Монтроз уступала место Луне, и возникла мысль: «Что-то неладно».
Шагала графиня неспешно, но целеустремленно – прямо к ближайшей двери наружу. Следовавшая за ней Анна щурилась что было сил, едва разбирая путь сквозь непроглядный мрак, однако вскоре они оказались за пределами дворца.
Ночной воздух был странно, неестественно неподвижен. Мертвую тишь нарушали лишь едва уловимые звуки.
Музыка.
Музыка, предназначенная только для слуха графини.
Тревожная настороженность на лице Анны Монтроз весьма удивила бы графиню, если бы только та замечала вокруг хоть что-нибудь, кроме миниатюрной каменной башенки бельведера впереди.
Кто же зовет ее? Кому вздумалось играть здесь песни дивных, выманивая графиню Уорик из теплой постели в сумрак ночного сада?
Обогнув бельведер, они обнаружили, что их ждут.
Поджарое тело Орфея нежно прильнуло к лире, ловкие пальцы извлекали из струн мелодию, по-прежнему почти неслышную для всех, кроме той, кому музыка была предназначена. Не обращая внимания на влагу, немедля пропитавшую теплый халат насквозь, графиня опустилась подле него на землю, изумленно приоткрыла рот и замерла, не сводя восхищенного взгляда со смертного музыканта, игравшего бессмертную песнь.
Сырая земля за спиной зачавкала под чьей-то тяжкой поступью, и Луна вновь, совсем как в ту ночь, с Видаром, слишком поздно осознала, что происходит.
Дичью была отнюдь не графиня. Графиня лишь послужила наживкой, чтоб выманить Луну наружу, подальше от взоров смертных.
В надежде увернуться от подошедшего сзади Луна метнулась влево, однако огромные, с поднос шириною ручищи только того и ждали. Луна пригнулась пониже, и пальцы противника сомкнулись в воздухе над самыми ее плечами, но устремившийся вдогонку сапог ударил в спину, повергнув Луну на землю, лицом в грязь.
Графиня безмятежно сидела рядом, в каких-то двух шагах, и даже не замечала нападения: талант Орфея затмевал для нее все вокруг.
Огромное колено уперлось в спину меж лопаток, грозя переломить хребет. Луна невольно вскрикнула. Ответом ей был злорадный смешок. Напавший заломил ей руки, с безжалостной деловитостью стянул веревкой запястья, а затем вздернул Луну за волосы вверх и с маху швырнул о каменную стену бельведера.
Неудержимо закашлявшись, едва устояв на ногах, Луна оглянулась. Не узнать этой ненавистной исполинской громадины, кавалерственной дамы Альгресты Нельт, было просто невозможно, как бы слезы ни застилали глаза.
– Ты все прогадила, потаскуха! – пророкотал грубый, каменный бас. Радости в голосе великанши не могла затмить даже жгучая ненависть. – Однажды королева – Маб знает, отчего – простила тебя, но уж на этот раз не простит.
Легкие отказывались повиноваться, а посему каждый вдох стоил Луне немалых усилий.
– Нет, – кое-как выговорила она. – Видар знает… все, что известно мне. Я доношу ему обо всем… что здесь происходит.
Альгреста явилась за ней не одна. Следом из мрака возникли шестеро гоблинов – в броне, при оружии, готовые схватить Луну, если той вздумается бежать. Как будто ей вправду по силам опередить великаншу… Нет, ноги тут не спасут. Спасение – только в силе мысли.
Однако убеждать Альгресту в своей невиновности… Пожалуй, это все равно что ломать окованную железом дверь при помощи булавки.
Великанша обнажила в жуткой ухмылке два ряда зубов – огромных, будто заточенные валуны.
– Значит, Видар знает все? Да, теперь знает. Только не от тебя.
Что? Что Видар может знать? Как агенту Видара удалось подобраться к Уолсингему ближе, чем Луне?
А голос Альгресты разил, словно новый удар, вышибая из легких воздух:
– Ты потеряла свою игрушку, сука. Лишилась своего смертного.
Девен…
Острая боль в ребрах мало-помалу шла на убыль. По-видимому, кости остались целы. Несмотря на заломленные за спину руки, Луна заставила себя развернуть плечи и встать попрямее.
– Дело еще не закончено, – как можно увереннее объявила она. – Девен – только один из путей, ведущих к Уолсингему. Задачу можно решить и другими способами…
Альгреста презрительно сплюнула. Плевок, угодивший в плечо графини, соскользнул наземь незамеченным: печальная, нежная мелодия лиры витала над бельведером, как ни в чем не бывало.
– Верно. Другими способами. И займутся этим другие. А ты? Ты возвращаешься в Халцедоновый Чертог.
– Позволь мне поговорить с Видаром, – сказала Луна. – Не сомневаюсь, мы с ним сумеем достичь согласия.
Неужто она пала столь низко, что видит надежду на спасение даже в Видаре? Да, так и есть…
Великанша склонилась вперед так, что ее жуткое, грубое, точно камень, почти неразличимое во мраке лицо заслонило собою все остальное.
– С Видаром? Может, и сумеете, – пророкотала Альгреста. – Кто знает, что вы там задумали на пару с этим пауком. Но привести тебя назад велел не он. А королева.
Собор Святого Павла, Лондон,
7 апреля 1590 г.
В 1586-м здесь, в роскошном склепе собора Святого Павла, был похоронен сэр Филип Сидни, покойный муж дочери сэра Фрэнсиса Уолсингема.
Сегодня склеп был открыт вновь, дабы принять тело самого сэра Фрэнсиса.
Прощальная церемония не отличалась пышностью. Главный секретарь королевы умер, не оставив после себя ничего, кроме долгов, и в завещании, найденном в потайном шкафу в его доме на Ситинг-лейн, требовал не тратиться на похороны. Его и хоронили-то ночью, чтобы не привлекать внимания кредиторов.
Таким образом, дело обошлось без людной процессии, без караула в парадных мундирах и даже без присутствия королевы. Да, с Уолсингемом она нередко ссорилась, но в конечном счете оба весьма уважали друг друга, и Елизавета непременно пришла бы попрощаться с ним, если бы только могла.
Девен стоял у гроба рядом с Билом и прочими, знакомыми не столь близко – Эдвардом Кэри, Уильямом Додингтоном, Николасом Фаунтом; чуть в стороне от них застыли бледные, убитые горем Урсула Уолсингем и ее дочь Франсес… Что и говорить, собрание было невелико.
Звучный, напевный голос священника омывал Девена волнами и уносился прочь, исчезал, затихал под высокими готическими сводами собора. Спустя недолгое время тело было помещено в склеп, а склеп – вновь затворен.
Тело… Не раз и не два Девен видел смерть, но никогда еще ему не бывало столь трудно связать в уме живого человека с безжизненной плотью, оставленной им на земле.
Он просто не мог поверить, что Уолсингем мертв.
Священник произнес благословение, скорбящие один за другим потянулись к выходу, и только Девен словно бы врос в землю, не сводя глаз с резного камня склепа.
«Господин секретарь, господин секретарь, – в унынии думал он. – Что же мне теперь делать?»
Акт третий
О небеса, зачем вы ночь создали?
Ведь днем свершился б этот грех едва ли.
Томас Кид.«Испанская трагедия»[23]Пляс их затейлив: в танце они то сходятся вместе, то расходятся вновь, юбки и длинные рукава покачиваются в контрапункт их шагам. Но его уши не слышат ни музыки, ни их веселого смеха. В
