========== Глава 20. ==========
Луис сидел, ни жив, ни мертв. Голос, который он слышал, чуть искаженный записью диктофона, словно вообще не принадлежал Эмилю. Не будь они на приеме у уважаемого психотерапевта, Лу принял бы происходящее за дурную шутку.
«…— Для начала, пожалуйста, представься и расскажи что-то, что знаешь только ты и Эмиль, — полилась из динамиков диктофона речь врача.
— Что ж, привет, Эмиль, — короткий смешок, — Странно говорить с самим собой, но, к сожалению, ты обладаешь крайне дырявой памятью, поэтому не знаешь обо мне ничего. Меня зовут Филипп Моррис. Мне тридцать лет и я делю с тобой одно тело. Наверняка док попытается до тебя донести суть нашей с тобой проблемки, однако я должен как-то доказать, что мы с тобой связаны, да? Ты ведь потерял память. Х-м-м… О, знаю! Я расскажу только то, что знаешь ты, Луис и я!
— Филипп…»
Вздох Филиппа был такой тяжелый, словно ему стоило больших усилий сдержаться и не продолжить говорить нечто неприятное.
Луис осторожно повернул голову и взглянул на Эмиля.
Джонс уже слышал представление Филиппа, но сегодня все словно происходило заново. Как страшный сон. Но Эмиль уже гораздо спокойней слушал свое альтер-эго. Лишь сжался, напрягся, как готовый в любой момент отскочить от ракетки теннисный мячик, чтобы улететь подальше от реальности. Но вот его реальность — слышится из диктофона врача.
Юноша ощутил на себе взгляд Луиса — шокированный, не верящий… Но факты, произносимые Филиппом, были неоспоримы. Эмиль кинул краткий взгляд на Кронви, и снова опустил глаза, уставившись на свои колени.
Адалрик в это время, чуть повернув кресло, всматривался в окно, вспоминая, как тем же самым занимался Филипп, когда пришел к нему впервые. Интересно, что он там видел?
«…Скажи мне, кто я? Все началось очень много лет назад…»
Повисла недолгая пауза, наполненная сбитым дыханием, а потом Моррис продолжил свой рассказ, спокойным и равнодушным тоном сообщая только ему известную информацию про родителей Эмиля.
Джонс уставился на диктофон — он все услышанное накрепко запамятовал. И то, что говорил Филипп, казалось невероятным, выходящим за грань понимания. Тот рассказывал о родителях, но Эмиль ничего не помнил. Он напрягся, стараясь сдержать рвущийся из груди стон разочарования.
Адалрик заметил, как Эмиль побледнел. Боковым зрением уловил, как сжались его губы, как в глазах промелькнул шок, когда Филипп поведал об отношениях Джонсов-старших. Он повернулся всем корпусом к юноше, в любой момент готовый нажать на «стоп».
«…— А что бы ты сказал про отца Эмиля?
— Уже сказал, — хмыкнул Филипп. — Трудоголик, не видящий дальше своего носа. Сын Анны, воспитанный в узких рамках. Поссорился со своей матерью, когда ему было восемнадцать, ушел из дома, и больше с родительницей не общался…»
Луис слушал внимательно, но с каждой произнесенной Моррисом фразой, все сильнее приходил в ужас. Он невольно потянулся в сторону Джонса, как будто хотел закрыть его собой, а запись неуклонно продолжалась.
«…— Ты все знаешь с такими подробностями, — удивленно заметил Майер.
— Эмиль многое слышал, хотя его мозг вряд ли мог обработать большинство информации, док, — хмыкнул Филипп. — Так или иначе, эти его «закрытые» участки мне доступны. Тем более, он слышал разговоры от так называемых подружек Адалины, пока ее не было рядом, да и няни сплетничали, перемывая кости хозяйке, думая, что ребенок ничего не понимает…»
Дальнейшие слова Морриса были еще более безжалостными — теперь и Кронви покрылся мертвенной бледностью, стиснув кулаки до побелевших костяшек.
«…— Да, док, — Моррис усмехнулся, — она оказалась больна. То ли это было повреждение мозга после приема наркотиков когда-то, то ли развитие шизофрении. Кажется, так?
— Да…»
Судорожный вздох вырвался у обоих, и Адалрик по очереди, пристально оглядел молодых людей. Он хорошо разбирался в людях и прекрасно видел, насколько Луис силен духом, но такие откровения выдержит не каждый. И, все же, врач не останавливал запись. Пока.
«…— Я не могу рассказать, что да как было, док, но Адалина со временем начала отмечать, что Эмиль с каждым годом все больше и больше становился похожим на нее внешне. Что-то перемкнуло в ее мозгах. Она начала кричать на Эмиля, что он украл ее молодость, что он — зловещее предзнаменование, которое пришло в этот мир, чтобы убить ее, поглотить.
— Тогда ты и появился?
— Не сразу… Вы знаете, у Эмиля довольно низкий болевой порог. Он даже пощечину выдержать не способен, настолько ему становится больно. В отличие от меня. Я возник, когда Эмиль умолял, чтобы появился хоть кто-то, способный его спасти. И я пришел в тот момент, как мать, схватив в порыве ярости канцелярский нож, начала полосовать спину мальчика, проводя по коже неглубоко, чтобы сильно не ранить, но оставить следы…»
Эмиль всхлипнул. Он съежился, боясь даже шевельнуться, настолько внутри все заныло, будто кто-то открыл кран, из которого потоком хлынула боль, раскрывая давно зажившие раны.
«…— Спросите у Эмиля, откуда у него на спине и бедрах шрамы. Он не помнит, а вот я — да. Адалина систематически била его по закрытым участкам тела, наносила порезы, заставляя сына раздеться догола. Только боль испытывал не Эмиль, а я. Я не мог дать отпор, но мог терпеть, поскольку физическую боль переношу достаточно хорошо. Скрючившись клубочком, я терпел…»
Кронви беззвучно заплакал. Невозможно было и дальше терпеть это моральное истязание, но попросить врача, остановить ужасную запись, парень не имел права. Глубокий голос продолжал говорить поистине жуткие вещи, и Лу как мог, собирал остатки мужества, чтобы не заорать во все горло от переполняющей его ярости.
Время шло, запись подходила к концу. Наконец прозвучало финальное: «…— Спасибо тебе за твой рассказ, Филипп»*, и Адалрик выключил диктофон.
По щекам Луиса текли слезы, он дрожащими пальцами вцепился в подлокотники кресла и сглатывал соленые дорожки. Услышанное шокировало настолько, что впору было вскочить, подвывая от ужаса, схватить Эмиля в охапку и утащить подальше отсюда, словно это могло защитить или спасти. И как бы абсурдно данное ни выглядело, инстинкты вопили именно так.
Кронви тихо всхлипнул и быстро вытер глаза рукавом.
— Извините, — прохрипел он, обращаясь к Адалрику.
Врач понимающе подтолкнул к Кронви коробку салфеток, стоящих на столе. Пациенты частенько плакали на сеансах Майера, так что он привык к подобному проявлению чувств. Он больше переживал за состояние Эмиля, который сидел бледный, как смерть, опустошенный. Юноша сцепил руки меж собой, впиваясь ногтями в кожу, будто пытаясь привести себя в чувство, но вопреки ожиданиям Адалрика, не заплакал, даже не кинулся успокаивать Луиса. Только замер, словно прирос к креслу.
— Так вот, почему… — вдруг
