Горячая детская ладошка схватила за плечо и стала тормошить, обжигая слух жалобным плачем.
Настырный мальчишка таскался за мной везде, путаясь под ногами и цепляясь за юбку. Я не могла смотреть в эти до боли знакомые синие глаза, я гнала его и била, но он продолжал ходить за мной.
— Ты обещала, обещала!.. Не бросай… Не умирай… Вставай, ну пожалуйста…
Он пытался поднять меня, а потом стал колотить по груди, заливаясь слезами и развозя их отвратительными потеками сажи по лицу
— Никогда не сдавайся… — прошептала я, повторив за его сестрой. — Никогда… Как тебя зовут?
— Антон… Ты забыла? Я говорил! Вставай, а то замерзнешь!
— Не замерзну…
— Что?
— Княжий повар, говоришь… Хорошо устроился…
— Я не выдам вас, ваша светлость.
— Не смей меня так называть. Нет вояжества, нет вояжны, и меня нет. Есть лишь послушница Лидия, которая победила в состязании. Запомнил?
Он сверкнул глазами и кивнул.
— А жаль… Жаль, что нет.
— Жалеешь, что не сгорел там?
— Жалею, что больше никто не сгорит. Жалею, что вы забыли… и простили… Жалею, что сами стали одной из этих… церковных крыс…
В его темных глазах стыла горькая пустота. Повинуясь мгновенному наитию, я небрежно поинтересовалась:
— А ты жалеешь, когда готовишь для всех этих ублюдков? Жалеешь, что не можешь накормить их мясом собственных детей?
Он едва заметно вздрогнул и прищурился. Безумие исказило его неподвижные черты.
— А вы и впрямь колдунья, ваша светлость…
— Нет, — покачала я головой, — я хуже… много хуже… Последняя из проклятого рода ничего не забыла… и не простила. А ты?
— А я тоже… в своем праве. Праве мстить.
— Нет. У колдуна нет прав.
— Я помню ту свадьбу… Вояг Мирстены выдавал дочь за гаяшимского сановника. Я готовил изысканные яства, а моя жена доедала последнюю краюху хлеба. Церковники жировали и бросали объедки собакам, а моя новорожденная дочь пухла от голода. Одного из слуг высекли до смерти за то, что он посмел украсть требуху на кухне. Другой отчаявшийся посмел кинуть воягу обвинения, за что его предали жестокой казни, на потеху упившимся гостям. От голода люди теряли человеческое обличье, превращались в жестоких безумцев, но никому до этого не было и дела. А потом Святой Престол швырнул милостыню… черное сгнившее зерно…
— Почему же ты не уничтожил их? Зачем превращаешь в колдунов их детей?
— А почему вы, ваша светлость, сбежали и бросили свою землю и людей на растерзание северному выродку? Вы знаете, какие зверства творил вояг Густав? Живые позавидовали мертвым, когда он пришел за вами и не нашел…
Слова запутались и утонули в глазах, полных боли, отчаяния и ненависти. Мне нечего было ему возразить. Я бежала… бежала, как крыса, трусливо спасая собственную шкуру… Я не имела права называться вояжной.
— Не оправдывайтесь, ваша светлость, — вдруг горько усмехнулся он. — Все мы совершаем ошибки.
Пойдемте их исправлять.
Он двинулся вперед, а я запоздало сказала ему в спину:
— Вояг Густав скоро будет в столице.
— Правда? — Орфуа склонил голову, разглядывая меня исподлобья, а потом тускло улыбнулся. — Надеюсь, я смогу для него что-нибудь приготовить.
— Я тоже… надеюсь.
Я не видела лиц и не слышала звуков, меня словно укутала серая пелена отчуждения. Прошлое догнало меня раньше, чем я думала. Орфуа… Он не колдун. Его эмоции — боль и отчаяние — слишком горькие и настоящие, это чувства еще живого душой человека. Змеиная ненависть, отравившая меня, была порождением мертвой души колдуньи… Жена Орфуа? Похоже, слухи о ее смерти немного преувеличены.
Где она? А с другой стороны, зачем она мне? Имею ли я право ему мешать? Но нет, колдовство должно быть остановлено, иначе… Иначе я стану одной из них. Орфуа может выдать меня в любой момент, а я никак не могу ему помешать, разве что убить. Да, убить… И ее тоже. Всех убить.
Плечо обожгло жестокой болью. Меня резко дернули и развернули.
— Вы!.. Это вы довели каноника до приступа! — взбешенное лицо инквизитора плыло и искажалось в тумане. — Отвечайте! Где вы были?
Черная мантия на его плечах. Ненавижу!.. Боже, как же я их всех ненавижу… Словно тихий омут всколыхнулся донной грязью, поднимая на поверхность грехи прошлого… Лицемерные святоши… Убить…
Спалить… Всех до единого… И этого тоже… Всего лишь пешка на моем пути… Никто… Пепел… Грязь под ногами… Он сам выбрал свою участь…
Инквизитор запнулся на полуслове и спросил:
— Вам нехорошо?
— Главное, чтоб ей… чтоб сиятельной княжне было хорошо…
— Что? О чем вы?.. — он отпрянул и застыл, шаря взглядом по лицам гостей и не находя свою драгоценность.
— Послушница! — резкий окрик настоятельницы. — Где же вы ходите? Давайте быстрей, уже объявляют результаты.
Это было похоже на дурной кошмар, от которого силишься очнуться, но не можешь. Орфуа заменил каноника и после недолго совещания с остальными судьями провозгласил шоколад лучшим блюдом года, а меня — победительницей. Наградную грамоту торжественно вручил сам великий князь, перед которым пришлось преклонять негнущиеся колени. Рядом стояла матушка-настоятельница с довольным видом, свысока поглядывая на хмурого советника. Мне вдруг смертельно захотелось лечь прямо на пол, свернуться в клубок, как змея, и уснуть. Почему я должна досматривать этот скучный спектакль? Княжну уже искали, однако все еще не поднимая тревоги, ведь никому и в голову не приходило, что Юлия могла сама уйти с похитителем.
— Ваша светлость, — едва слышно прошептал Орфуа, склоняя голову, — берегите себя…
— И ты береги… жену.
Он улыбнулся едва заметным движением тонких губ, потом кивнул в толпу.
— Инквизитор, которому вы поднесли кубок, довольно хорош собой… Будет жаль, если с ним что-то случится.
— Кому жаль? — я повернулась и уставилась на Орфуа. — Тебе? Мне лишь жаль, что он отказался от кубка.
Потому что тогда бы удар хватил его, а не этого старого козла. И прости… я, кажется, испортила тебе задумку с каноником… Перестаралась с шоколадом…
— Да, жаль. Жаль, что он не увидит…
— Не увидит чего? — нахмурилась я. — У него же нет… Или есть? Внебрачные дети? Есть?
Орфуа пожал плечами и растворился в толпе. Сонливость сняло, как рукой. Идиотская мысль засела в сознании раскаленной иглой. Я же ничего толком не знала о родителях Кысея. Ну а вдруг… Вдруг его матушка сходила налево, и каноник… Нет, это сумасшедший бред! А даже если и так. Пусть.
