— Однажды ты можешь вернуться домой, и если мы…
— Я не хочу домой. Я хочу остаться с тобой.
Эти слова болью отозвались в груди. Хорошо знакомой болью, он уже чувствовал ее, когда Дайри…
Такая боль сперва отзывается желанием ударить, а потом сменяется…
Прохладные ладошки снова коснулись его груди.
— Почему? — потрясенно произнес Дэмиан.
Наэлели задержала дыхание, собираясь с силами. Перестать играть роль нежной принцессочки, да, Аркаир?
— Прости меня, Дэмиан. Я… должна сказать тебе кое-что еще, то, о чем умалчивала все это время. Я поступила подло в случае с Дайри, подтолкнув ее к Аркаиру, несмотря на то, что догадывалась о твоих чувствах к ней. Я снова прошу прощения за то, что причинила тебе боль… Ты сегодня спросил, почему я молчала, почему помогала им… Мной двигало не желание помочь и даже не симпатия по отношению к Дайри… — Наэлели помолчала. Признаваться в этом было трудно. — Я сделала это исключительно потому, что все это время отчаянно хотела быть на ее месте.
Где-то в сердце вспыхнула мучительная, невозможная боль. Дэмиан оттолкнул сирену, вскочил на ноги. Он хотел ударить ее, унизить, отплатить за эту боль… но не мог. Смотрел в наполненные грустью и болью, но не страхом бирюзовые глаза и не мог.
— Это подло, Наэлели, — хрипло произнес он.
— Этот мир меняет тех, кто оказывается в нем, — шепотом произнесла совсем сникшая девушка. — Он жесток… ты жесток… и я тоже научилась быть жестокой. Поэтому я еще раз прошу у тебя прощения. Что до моих мотивов… мне надоело смотреть, как ты идешь к другим и даришь им то, чего в силу своего происхождения лишена я. Ты можешь хоть раз показать мне, что это такое?
Дэмиан вдруг взглянул на нее по-новому.
Все это время… бок о бок с ним… появляясь в те моменты, когда ему нужна была компания… всегда готовая выслушать, поддержать… ненавязчиво заботившаяся о нем… Он пользовался этим, а потом отодвинул ее в сторону, едва появилась Дайри, с которой можно было сделать все то же самое.
Это он поступил подло.
Дэмиан помнил пугливую девчонку, которую увез из Четвертого мира, когда в ходе дипломатического визита один из тамошних царьков попытался его убить. Он выдвинул именно такое требование после покушения, так как счел, что заложница — неплохая подстраховка на случай дальнейших неприятностей. Но даже подумать не мог, что родители так спокойно отдадут демону свою дочь.
Первое время она боялась его. Мучительно боялась. И он тогда сделал все, чтобы перевести отношения на приятельский уровень, чтобы хоть как-то ее успокоить. Развлекал ее по мере возможностей и фактически взял под крыло. Поэтому он и приказал в присутствии сирены не распространяться о том, что происходит между мужчинами и женщинами. А со временем начал получать искреннее удовольствие от ее общества. Спокойное, без потрясений, без волнений… пока она не подросла.
В какой-то момент Дэмиан понял, что в ее присутствии начинает испытывать чувства, выходящие за рамки, которые он сам установил для их отношений. Он думал, она не понимает, что делает, надевая платья, подчеркивавшие каждый соблазнительный изгиб, подбирая запахи, дурманящие голову…
А оказалось, что не понимал ничего как раз он сам.
Как он мог быть таким идиотом?
— Я отодвинул тебя в сторону, едва появилась она. И после этого ты еще говоришь, что хочешь быть со мной?
— Это сильнее меня, — она опустила голову, но Дэмиан неумолимо подцепил ее подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. — У меня нет никого, кроме тебя, Дэмиан.
В бирюзовых глазах была бездна отчаяния.
— Я причинял много боли, Наэ. Не боишься?
Покачала головой.
— Ты не сделаешь мне больнее, чем уже есть. Даже если возьмешься за кнут. Но ты ведь этого не сделаешь.
Сказано с абсолютной уверенностью.
Конечно, она ведь была единственной, не считая Аркаира, кому он как-то раз на пьяную голову рассказал о том, что совершил его отец.
— Даже несмотря на то, что равнодушен ко мне, — надломленным голосом проговорила сирена.
Это поставило Дэмиана в тупик.
Равнодушен?
Разве такие вещи рассказывают тем, к кому ты равнодушен? Разве к себе подпускают так близко того, кто тебе не дорог?
— Ты можешь потом отослать меня прочь, если я тебе надоела, — еще более неуверенно предлагает Наэ, просто потому что не знает, что еще сказать.
Отослать? И больше не будет этих вечеров, этих совместных обедов, редких приступов откровенности?
Проклятье… он идиот. Он просто идиот. Он столько времени не видел очевидного. Привык к тому, что она всегда рядом, и не брал на себя труд даже задуматься…
Во всем этом дворце она была единственной, с кем он никогда не играл. Она знала его лучше, чем кто бы то ни было, не считая разве что Аркаира и Таши — потому что была неприкосновенна, а значит, с ней не нужно было притворяться… только сдерживаться.
Но теперь сдерживаться не было причин.
— Ты останешься здесь. Пока тебе самой не надоест, — хрипло сказал он и притянул ее к себе. Наэлели столько лет была рядом с ним, она единственная никогда не лгала ему… Даже Дайри лгала. И Аркаир. И если все это время она мечтала о том, что он давал всем остальным без особого разбора…
Из них двоих скорее он вел себя как испорченный ребенок.
Дэмиан посмотрел в хорошо знакомые бирюзовые глаза, в которых сейчас плескались неуверенность, страх и очень, очень робкая надежда. И в них блестели слезы.
Вечно женщины, которые ему дороги, плачут из-за него.
Дэмиан уронил поцелуй на высокий лоб, затем, когда она, не выдержав его взгляда, закрыла глаза, на веки, легонько коснулся языком прозрачной, соленой капли, все-таки покатившейся по щеке…
Наэ… такая родная, такая знакомая — но сейчас у того, что между ними происходило, был налет сюрреалистичности. И вместе с тем это казалось правильным.
У первого поцелуя был соленый привкус. И вполне невинный мотив — утешить, успокоить, дать понять, что не равнодушен к ней и не собирается никуда ее отсылать…
Но прикосновение к этим чувственным губам обожгло его как огнем.
К Дьяволу невинность.
Он подсознательно ожидал сопротивления, но его не было. Когда их языки встретились, он на миг замер. Но мгновенное удивление сменилось неуверенным, неумелым ответом.
И огонь, тлевший до этого момента слабыми угольками, взревел в полную силу.
Страсть, которую он считал запретной и старательно не замечал, вырвалась на волю.
Тихий стон слился в тишине с голодным рычанием.
Не было нужды представлять на ее месте кого-либо еще. Такого безумия он еще не испытывал. Ее вздохи, стоны заставляли гореть, как в лихорадке,
