Добава прошлась по берегу в одну сторону, потом в другую. Лицо белело в темноте. Подобрала гальку, кинула в воду…
С этим надо что-то решать, мелькнула у Харальда уже знакомая мысль. Он не может держать ее все время взаперти. Хоть и хочется — потому что так спокойнее.
Дать ей охрану, когда фьорды покроются льдом, и драккаров Гудрема можно будет уже не ждать? Пятерку воинов, чтобы были всегда при ней. И пусть ходит по крепости.
— Добава, — позвал он, когда решил, что она достаточно погуляла. — Домой.
И добавил уже на славянском:
— Дом.
Она поняла, подбежала — и Харальд разглядел в темноте, что девчонка улыбается. Еще и руку вскинула, погладила его по щеке.
Сделала она это зря, потому что Харальд вдруг вспомнил, что вчера ее так и не тронул. И что под плащом, платьем и рубахой — тут, рядом, только руку протяни — ее тело. Задрать подол, коснуться мягкой кожи…
И пальцами, от коленки по бедру. А потом выше.
Харальд тяжело дыхнул, вскинул Добаву, посадил в лодку. Запрыгнул сам, оттолкнулся веслом.
В берег возле крепости лодка ткнулась носом с размаху. Кто-то из воинов, стоявших у костерка возле стены, заметил:
— Здоров ярл грести.
— Конунг, — поправили его почти тут же сразу два голоса.
Харальд дотащил Добаву до главного дома, почти бегом довел до опочивальни — и задвинул засов.
Снова тяжело дыхнул и принялся быстро скидывать одежду.
Добава, на щеках которой после морского воздуха появился румянец, нерешительно сняла плащ. Свернула, уложила на один из сундуков…
А когда повернулась, сзади уже стоял Харальд, успевший раздеться до штанов.
Нет, сегодня я не буду торопиться, мелькнула у него мысль. Он глубоко вздохнул, загоняя свое желание поглубже. Успокаивая дыхание.
Но платье и рубаху с нее стащил все тем же знакомым движением — одним рывком, захватив оба слоя ткани в одну пригоршню.
Добава, оставшись без всего, поежилась, прикрылась руками. Харальд, не обращая на это внимания, обхватил ее лицо ладонями, скользнул губами по прохладной щеке, еще не согревшейся после прогулки.
Что же она все-таки такое, подумал он, вскидывая голову — но не выпуская ее лица из рук. Почему рядом с ней утихает желание кровавой потехи? А в ту злую ночь оказалась бессильной ядовитая кровь его отца…
И светящийся зверь пробудился вскоре после того, как он посмотрел в ее глаза. Снова исчез, но когда она уже лежала под ним.
Харальд убрал ладони с лица Добавы, скользнув кончиками пальцев по щекам. Выловил одну из кос, принялся расплетать.
Подумал с усмешкой — надо бы сказать, чтобы заплетала себе одну косу, а не две. Чтобы ему меньше возиться.
Пряди, золотисто блеснув, укрыли плечи.
Он отвел ее за руку к кровати, посадил в изножье. И опустился на колени у ее ног. Подхватил одну тонкую ступню, вторую, стянул коротенькую, по щиколотку, обувку.
А потом поднял ее ногу повыше и поцеловал с внутренней стороны, над ступней.
Кожа Добавы пахла ею — свежим, теплым запахом женской плоти, немного отличавшимся от запахов других женщин. И еще какими-то травами. Видно, рабыни, которым он сделал внушение, прислуживали как должно…
Харальд целовал дальше и выше. До колена. И оттуда — по бедру.
В общем, шел по тому же пути, по которому хотел пройтись рукой, стоя у лодки.
Добава дышала часто, испуганно, и он глянул на нее, когда поднялся с поцелуями выше колена. Приоткрытый рот, изумленный взгляд, густой румянец — уже не от холодного воздуха, а от смущения…
Харальд усмехнулся. И снова коснулся губами внутренней поверхности бедра. Поцеловал уже сильно, впиваясь в кожу. Хотела ласок — получишь.
Добава охнула. Кинула обе руки вниз, выставляя их перед Харальдом как защиту. Уперлась ладонями в постель между своих бедер, которые он успел немного раздвинуть. Тонкие запястья прикрыли местечко между ног…
Золотисто блеснувшие пряди соскользнули с плеча, заслоняя от Харальда грудь.
То, что делал Харальд, было до того стыдно, что Забаву так и подмывало вскочить.
Тем более, что он и не держал.
Видано ли дело — мужик бабе ноги целует? Да еще щекотно так. Сладко. Как дитю малому.
С лаской.
Потом она вдруг сообразила, куда Харальд доберется со своими поцелуями, если и дальше так продолжит. Ее словно кипятком облило. Забава прикрылась руками…
И, заполошно поискав среди немногих чужанских слов, которые уже знала, в спешке выпалила на языке Харальда:
— Нет. Приказываю.
Именно эти два слова и велела говорить бабка Маленя, чтобы дать понять приставленным к ней рабыням, что она чего-то не хочет.
Но едва договорив, Забава тут же с ужасом осознала, что рабыни это одно, а Харальд совсем другое. Ему такие слова говорить не то что не положено — нельзя.
Серебряные глаза замершего перед ней Харальда полыхнули. Он еще и оскалился. По зубам тоже вроде как серебром блеснуло.
Убьет, поняла Забава. За такие-то слова? Как есть убьет. Прямо сейчас.
Она замерла, боясь даже вздохнуть.
Когда Добава не совсем чисто, но все же вполне ясно заявила ему:
— Нет. Приказываю.
У Харальда у самого приоткрылся рот от изумления.
Потом, конечно, он его закрыл. Клацнув при этом зубами.
Если девчонка ляпнет такое при всех, я буду вынужден ее ударить, быстро подумал Харальд. Что будет потом — неизвестно.
Значит, она должна забыть это слово.
Она из чужих краев, напомнил он сам себе, усмиряя ярость. Не знает языка, поэтому путается, пытаясь что-то сказать.
С другой стороны, старуха, научившая девчонку этому слову, наверняка сказала, что оно значит. И рабыня Добава посмела бросить это слово своему хозяину.
Хотя даже свободная женщина не рискнет сказать такое ярлу. И берсерку. Рагнхильд бы никогда…
Да, молча согласился Харальд. Рагнхильд бы никогда. Та любила жизнь — в отличие от Добавы. И легко расплачивалась телом, чтобы сделать свою жизнь получше. Зато была крайне осторожна в словах.
Хочет ли он осторожной в словах женщины? И куда зайдет, обламывая Добаву под Рагнхильд?
Ему вдруг вспомнилось, как он стоял в своих покоях, рассматривая дыру в крыше. И валявшуюся рядом секиру. Добава, чтобы сбежать, разнесла его дом. Рагнхильд, чтобы сбежать, убила женщину.
Ярость улеглась.
Что он ценил, так это смелость. И то, что Добава сболтнула это слово — конечно, дурость.
Но еще и глупая смелость. Такая, какая бывает, к примеру, у мальчишек лет четырнадцати, ушедших в свой первый поход…
Завтра придет старуха, решил наконец Харальд. Тогда они и поговорят.
Но на всякий случай заявил прямо сейчас, медленно и ясно:
— Приказываю — я.
Следом он молча положил руку на ее грудь, сразу под ключицами. Ладонь, предавая, сама собой скользнула ниже, накрыв левую грудку, трепыхнувшуюся под его хваткой.
— Ты, — грозно буркнул Харальд, — не приказываешь. Нет, поняла?
Добава, съежившись, смотрела испуганно. Похоже, и сама сообразила, что сболтнула не то. Неуверенно кивнула.
Завтра мы еще раз поговорим об этом,
