— Не слушай его, Марк, — Домнин отсел от Альвина и ободрительно похлопал меня по плечу, расплывшись в самой доброжелательной из своих улыбок, — ты ведь всегда можешь вступить в легион и пойти стяжать славу вместе со мной. Вместе мы убьем столько ахвилейцев, что сам Антартес проводит нас в Чертоги…
— Что-то не хочется мне пока отправляться в эти самые Чертоги, друг мой. Но за предложение, конечно, спасибо.
— Тогда тебе, как ни крути, прямая дорога в палачи ордена. Будешь пытать людей, искать ересь там, где ее нет, и там, где она должна быть. Будет весело, но, как по мне, слишком быстро надоест.
— А я говорю: сделай так, как велел тебе отец. Он умен и хитер, этот старый волк, поэтому, как мне кажется, знает, о чем говорит, и клятва не свяжет тебя с прочими слугами Антартеса, а лишь позволит открыть те двери, которые пока перед тобой закрыты.
Я уже видел, как начало багроветь лицо Домнина, уязвленного таким отношением к его богу, и потому как можно скорее попытался сгладить назревающий конфликт, уведя тему разговора в другое русло. Любимая служанка Домнина, к которой, как я подозревал, он испытывал если не романтические чувства, то, судя по его взглядам, по меньшей мере, животную страсть, вновь наполнила наши кубки, и Альвина, проповедующего едва ли не культ трезвости, начало разносить. Видимо, сказалась травма и перенесенные переживания, затронувшие нежные струны его души, но уже через час молодой инженер набрался как легионер в своём первом увольнении.
У меня еще было время подумать насчет клятвы, к тому же, предстояло познакомиться с новым начальством, а также разведать нынешнюю обстановку в кабинете. Не стоило забывать и о брате Экере, помощь которого мне, тем не менее, не пригодилась, но который затребовал какую-то ему одному известную услугу. А пока решено было вплотную заняться убийствами, так быстро завладевшими разумом Альвина, и потому, пока я буду заниматься своими текущими проблемами, друзья позаботятся насчет поиска новых улик в местах, указанных на карте, а заодно проверят, действительно ли останки Анны Деган, настоятельницы монастыря Святого Сикста, мы обнаружили в Гнезде.
Закончили свои разговоры мы уже далеко за полночь, когда за далеким горизонтом едва заметно стала проступать полоса восходящего солнца. Почти бессознательного Альвина погрузили в паланкин, и отправили отсыпаться, а мы с Домнином еще некоторое время стояли в темноте перед крыльцом «Эвридики» и безмолвно наблюдали за вялотекущей ночной жизнью столицы, размышляя каждый о своем.
— Пожалуй, не буду размениваться на одиночные поездки, и в ближайшие дня три объеду северное и восточное направления, — первым нарушил тишину Домнин, — на этот раз обязательно возьму с собой проверенных людей на случай очередной встречи с негативно настроенными и вооруженными личностями.
— Знают двое — знает и свинья, — обреченно вздохнул я.
— Об этом уже знают все свиньи в округе, так что мы ничего не потеряем. Я постараюсь взять, как уже говорил, только проверенных людей, которые не будут болтать. Да и я всей правды им сообщать не собираюсь.
— Кого-то всей этой возней мы очень разозлим. Будет ли это Великий магистр, или же кто-то иной, в принципе, не так уж и важно, поскольку мы уже фактически бросили этому неизвестному вызов, и останется только дождаться его ответного хода.
На этой не слишком веселой ноте мы отправились каждый по своим делам: я — отсыпаться перед важным днем, Домнин — на поиски очередного увеселения. Как бы сильно не набрался он этой ночью и сколько бы служанок не перепользовал, я мог быть совершенно уверен в том, что как только солнце достигнет зенита, копыта его коня уже будут нести его далеко за городом.
***
Правильно приготовленный яд из корневища цикуты или же её семян, по словам тех немногих, кто после принятия его еще мог говорить, вызывал онемение в конечностях, головокружение и острую боль в животе. Он убивал неспешно, давая тому, кто принял яд, возможность в полной мере осознать, что такое настоящие страдания, и узнать, каков же лик смерти. Многие говорили, что у смерти вполне человеческое лицо, которое для невнимательного человека может показаться вполне добродушным.
Первое, на что я всегда обращал внимание — это глаза, через которые при должной сноровке можно разглядеть всю сущность представшего перед тобой человека. Но глаза его как раз и были тем смертельным оружием, за которое Августин получил своё прозвище, поскольку невозможно было выдерживать их взгляд дольше пары секунд. Было в глубине его серых как пыль зрачков что-то страшное, вызывающее внутреннюю дрожь и, что характерно, ощущение касания ледяных игл, прошивающих кожу. Опрятная его бородка с вкраплениями седины обрамляла волевую челюсть и плавно переходила в ёжик седоватых волос на голове. Лицо, исчерченное шрамами, если не задерживать на нем взгляд, казалось умным и приятным, лицом человека, которому можно доверять.
Мне многое доводилось слышать об этом человеке: Цикута к своим сорока годам успел стать персоной поистине легендарной и потому стоял костью в горле как самого Великого магистра, так и малого совета, решивших, будто человек этот в скором времени захочет расширить пределы своей личной власти именно за их счет. Августин же, будучи человеком идейным, как говорят, ни о каком захвате власти никогда не помышлял, все силы свои направляя лишь на служение ордену и Антартесу. Другой вопрос касался лишь средств, которыми Цикута оправдывал достижение своих целей, но о них многие старались умалчивать, то ли из страха, то ли из тайной зависти, поскольку задачи свои инквизитор выполнял всегда и в полном объеме.
— Так значит, это ты, юный вор, — такими словами встретил меня на пороге своего кабинета Августин.
Сердце моё мгновенно провалилось в какую-то ледяную бездну, и глаза его, лишь на мгновение поравнявшиеся с моими, будто острой иглой пронзили меня насквозь, как мелкую букашку.
— Я вижу, ты тоже любишь играть с иерархами в свои собственные игры. Но ответь мне на один вопрос, только честно: есть ли в твоем сердце место для Антартеса?
От одного его вопроса, казалось, с души моей заживо содрали кожу, представив ее, кровоточащей и нагой, перед взором самого Феникса. Чудовищных усилий мне стоило собрать всю волю в кулак, и вновь вернуть над собой контроль. Было в этом человеке что-то запредельное, пугающее и, как ни странно, возвышенное, будто и в самом деле отметил его
