— Это замкнутый круг, ты понимаешь? Говоря твоим языком, мы решаем уравнение с тысячью неизвестных, и даже не знаем конечную цель всего этого. Можно построить сколько угодно теорий и выдвинуть сотни предположений, но от этого мы ни на шаг не приблизимся к истине.
— Но мы можем определить область значений.
— Эта твоя область — целая империя. Убитые были убиты убийцей, который хотел убить их из собственных соображений. Больше мы ничего не знаем.
— Я ведь сказал: это дело рук кого-то из заместителей ректора, возможно, его самого. Осталось только доказать это.
— Каким образом? Обыскать его кабинет, установить за ним слежку?
— Я обязательно придумаю, как это сделать, ты можешь об этом не беспокоиться.
— Вот уж благодарю.
— Ты измучился неопределенностью, и потому готов всё бросить.
— Не только ею. Эта боль, кажется, выела у меня в животе огромную дыру, через которую уже можно разглядеть Чертоги. Вот что меня раздражает больше всего.
— Ты сам в этом виноват. Нужно было думать головой, прежде чем набивать пузо таким количеством мяса.
— Моя голова была занята мыслями обо всём этом. Об убийце, о расколе в ордене, о готовящемся покушении на магистра, о предстоящем браке, о чем угодно, но только не об этих злосчастных перепёлках. Всё вокруг происходит без моего участия, и я никак не могу изменить это. Я просто хотел найти убийцу, подняться выше в иерархии ордена, но вместо этого внезапно оказался втянутым во внутренние распри между консервативными инквизиторами и реформаторами, не брезгующими политикой силового устранения своих оппонентов. Но, даже оказавшись на одной из сторон конфликта, я просто как собачонка тащился за Августином, который, как мне теперь кажется, вел меня на бойню, на которой мне лишь каким-то чудом удалось избежать ножа мясника. Теперь мне снова велели сидеть и ждать. Ждать, пока придет кто-то, кто снова скажет: «Эй, Марк, побудь здесь и никуда не уходи, всё равно ты ни на что не годен, и нам от тебя нужны только связи с домом Кемман, а мы пока что прикончим магистра и положим конец внутренним распрям ордена. Только смотри, не разбей ничего».
Альвина, кажется, рассмешили мои слова, но по окончанию моего монолога он не проронил ни слова, будто застыв с легкой улыбкой на губах.
— Так ты жаждешь, чтобы всё было как сказках, где герою с самого начала определено, что нужно сделать? Ведь всё не должно быть так, как ты хочешь, потому как мир не крутится вокруг тебя. Ему, откровенно говоря, совершенно всё равно. Ты можешь в любой момент сказать себе: «Да провались оно всё к демонам!», и податься в наёмники под совершенно чужим именем, или собрать побольше денег, и отправиться странствовать куда-нибудь на восток. Тут и истории конец, понимаешь? Той истории, которую ты сам же и придумал, в которой ты в одиночку или, что более поэтично, с верными друзьями, распутываешь загадочный клубок тайн, находишь убийцу, помогаешь Августину уничтожить Великого врага. Герой, для которого кто-то создал эту историю, для которого в ней всё сделано так, чтобы любой нищий, который просит медяк на улице, был указателем к конечной цели. Герой, который в самом конце получает лавровый венец и неслыханные почести.
Нашу с тобой историю никто не напишет. В ней нет определенного сюжета, который можно продвигать с помощью волшебных вмешательств какого-нибудь говорящего кота или дерева. В общем-то, можно прекрасно обойтись и без того, чем мы сейчас занимаемся.
— С каких пор ты вообще стал столько пить? Запах от тебя как от винной лавки.
— Ты вообще слушал, о чем я говорил?
— Слушал. А вот ты, похоже, нет. Я говорил тебе, что история эта меня неизменно заталкивает в свой сюжет, из которого я лишь тщетно пытаюсь выбраться. Ты же утверждаешь, будто никакой истории нет вовсе. Я бы и рад всё бросить, сбежать куда подальше, но ты меня уверяешь, будто я сам пытаюсь пристроиться к этой твоей сказке.
— Возьми и брось, в таком случае. Ты ведь сам, в конце концов, ввязался в это дело. Мог бы просто явиться к Трифону и заняться тем, что он приказывал.
— Мог бы. Но теперь уже поздно, понимаешь? Я совершенно уверен: даже если я буду валяться перед камином целыми днями, люди Августина найдут меня и снова что-то произойдет.
— Еще неделю назад ты сам хотел этого, и страшно переживал по этому поводу.
— Всё верно. А сейчас — не хочу.
На этом наш разговор по завершился, хотя Альвин какое-то время еще сидел рядом и развлекался пьяными монологами. Мне не хотелось ни о чем говорить, не хотелось шевелиться, не хотелось спать. Я наконец обрел то хрупкое положение в мироздании, в котором не существовало боли, и намеревался оставаться в нем как можно дольше. Вскоре я всё-таки уснул, и сон на этот раз принес мне облегчение, которого я так долго ждал.
***
Спустя неделю я смог самостоятельно передвигаться по комнате, смог сидеть и принимать ту скудную пищу, что прописал мне врач-ахвилеец. Вскоре я смог совершать прогулки по саду, прилегающему к стабуле, а затем и по всем окрестностям. За это время я успел обменяться несколькими письмами с Виктором, читать которые всегда было настоящим испытанием, поскольку почерк у брата находился где-то на противоположной стороне от каллиграфического.
Свадьба оказалась назначена на середину лета, перед самыми Играми, но я все равно никак не мог понять такого решения, сколько ни старался, поскольку война, сильно затянувшаяся на территории Мельката, как по мне, еще не скоро должна будет подойти к своему завершению. Обе стороны всё время избегали генерального сражения, должного переломить ход этого противостояния. По словам Виктора, на Мраморном море установился безоговорочный паритет, и эскадры дромонов никак не могли обеспечить безопасную транспортировку войск из Текрона на ахвилейский берег, командовать которой должны будут оба Кеммана. И потому отец вместе с Фирмосом застряли там, по всей видимости, надолго.
Виктор же упорно избегал всяческих упоминаний ордена и в частности Цикуты, попросту игнорируя мои вопросы в этой сфере. Мне не оставалось ничего кроме томительного ожидания, но, немного окрепнув, я всё-таки решился взять хоть какое-то дело в этой жизни в свои руки, вовремя вспомнив о своих «тайных агентах». Безусловно, затеянное мной предприятие сейчас я воспринимаю только как юношескую глупость, но в тот момент я просто больше не видел иного выхода из сложившейся ситуации. Примерно с третьей попытки мне удалось связаться с Цимбалом, поскольку в оговоренном месте ни его, ни кого-либо из
