— Значит, придется лезть через дерьмо. Одно только радует: это не просто дерьмо, а святое дерьмо, святой братией высранное!
— Можно и так сказать. Есть еще один нюанс, который по возможности следует соблюсти: никого не убивать без лишней необходимости.
— Я и сам об этом подумал. Если за синяки и шишки нас просто на рудники отправят, в худшем случае повырывав ноздри, то за души орденцев будут месяцами яйца прижигать, пока сами о смерти умолять не начнем.
— Обо всём остальном я сообщу позже, мне самому еще нужно обдумать всё как следует. К тому же, может статься, что дело не выгорит.
— А деньги?
— Всю сумму можешь потратить по собственному усмотрению. Это будет залогом нашим дружеским отношениям.
Алчность, горевшая в маленьких глазках Цимбала, явно выдавала его мысли. Если этот человек может вот так запросто раскидывается подобными суммами, на которые честный бандит сможет прожить беззаботно целую жизнь, то сколько же вообще у него этих денег? И сколько из них может перекочевать в его карман? Размышлений о моей личности у него, к счастью, не возникало, поскольку благородное сословие, по всей видимости, даже в лице обнищавших всадников, лежало в совершенно иной плоскости бытия, и почти никак не дифференцировалось. Тем же лучше для меня.
— Последний вопрос.
— Да?
— Почему тебя прозвали Цимбал?
На некоторое время на лице бандита застыло его обыкновенное тупое выражение, а затем, будто прорвалась запруда, из горла его раздался хриплый смех, нарастающий с каждой секундой. Отсмеявшись, Цимбал вытер вспотевшую лысину, и так же громко закашлялся.
— Когда я еще служил в легионе, центурион моей когорты частенько развлекался тем, что забивал палками присланных новобранцев. Конечно, по большей части за дело, потому как центурия наша была последней в легионе, и в нее сливали всё дерьмо, что удавалось соскрести с задницы империи. Трусы и висельники, вторых — большинство. Естественно, чтобы держать такой сброд в подчинении, требовалась либо железная воля, либо страх. Центурион этот выбрал второй путь, потому как, сам понимаешь, командовать последней центурией не поставят человека выдающегося. Проще говоря, он был просто жестоким ублюдком, которому нравилось видеть чужие страдания.
Как-то раз я вернулся из городка, в который ходил в увольнение, вдоволь натрахавшись и напившись. Довольный собой и жизнью. Захожу в общую палатку, где легионеры жрали и говорю: «А где мой старый добрый друг Лука? Что-то не видно этого любителя местных помоев». Мне и говорят: «И не увидишь его больше. Забили его насмерть за то, что на посту уснул». Долго я не раздумывал. Дождался ночи, прокрался между патрулями, вошел в палатку центуриона, схватил первое, что под руку попалось, и размозжил его ублюдскую голову. Людей он всегда ненавидел, а вот музыку любил, и похвалялся при случае, что привез откуда-то из похода инструмент такой, цимбалами называемый. Тонкая работа, из красного дерева, посмотреть любо-дорого, любил вечерами на нём бренчать. Вот цимбалами этими я ему голову и разнес.
— Интересная история.
— Ну, бывай, кир. Надеюсь, скоро свидимся.
Я как можно скорее покинул разваливающуюся инсулу, и скрылся в многочисленных проулках окраинного города, сплошь застроенного подобными домами, многие из которых сходились крышами так плотно, что солнечный свет попросту не мог проникнуть в закоулки между ними. Такие темные кварталы всегда были идеальным пристанищем для преступников всех мастей, и потому я сильно рисковал, появляясь здесь. Особенно в одиночку. Но и на этот раз удача благоволила мне, позволив избежать ненужных происшествий. Когда солнце зашло, я уже подходил к своему временному прибежищу.
Глава 11
Военное превосходство ордена стоит на трёх столпах: регулярной армии, состоящей из свободных граждан империи, боевых братьев, цепных псов капитулов, и ополчения. Великий маршал ордена имеет право повелевать регулярной армией и ополчением только в военное время. В остальных случаях — лишь с дозволения Великого магистра или согласно коллегиальному решению малого совета. Боевые братья подчиняются исключительно магистрам капитулов, к которым приписаны навечно.
Основные положения о структуре ордена и разделении власти, часть 1.
Моё постоянное душевное напряжение и паранойя, так измучившие меня за последние недели, наконец оправдали себя. Вместо того чтобы напрямую войти в стабулу и беззаботно завалиться в снимаемые Альвином апартаменты, я предварительно прошел пару кругов по кварталу, приглядываясь к возможной слежке. И именно это спасло меня, поскольку доспехи имперской гвардии и красные шарфы я заметил не у себя под носом, а еще издалека. Я застыл как вкопанный, боясь пошевелиться, но сомнений не было: императорская стража пришла именно в тот дом, в который я направлялся. На мгновение даже подумалось, будто это всего лишь игра моего воображения, но я уверенно отмел эту идею: очень сомнительно, что у нас за стенкой мог обитать кто-то другой, заслуживающий визита гвардейцев.
В плечо мне сзади что-то ткнулось. От неожиданности я чуть не закричал, но в последний момент смог сдержаться, оглянувшись достаточно спокойно и с чувством собственного достоинства. Передо мной стояла старая женщина с корзиной в одной руке и палкой в другой. Видимо, этой палкой старуха до меня и дотронулась. Собравшись было возмутиться, я уже набрал в грудь воздуха, но старуха опередила меня, снова едва не заехав мне своей клюкой по плечу.
— Помоги бабушке донести её корзинку. Тут недалеко.
— А…
— Живее.
Долгих объяснений не потребовалось, я сразу же понял что к чему, и, взяв корзинку, забитую непонятно чем, направился вслед за ней. В голове крутились разные мысли, часть из которых призывала меня броситься на помощь к Альвину, или хотя бы попытаться узнать, всё ли с ним в порядке. По его словам, этот вечер он не намеревался проводить где-то еще, а значит, гвардейцы сумели застать его на месте. Впрочем, для слуг императора ничего бы не стоило найти его где-нибудь еще, пусть даже в самом университете в выдвижном ящичке стола самого ректора. Оставалось только надеяться, что приходили они за мной, а не за нами двумя, потому как, в общем-то, вменить Альвину хоть какое-то преступление, как мне казалось, было невозможным за отсутствием состава этого самого преступления. К тому же, родня его едва ли не ровня по происхождению самому императору, а значит, скандала и долгих разбирательств не избежать. Постепенно, размеренно и неторопливо шагая за сгорбленным силуэтом струшки, я смог себя успокоить, решив, что опасаться за
