Здесь в столице ячейка Сиры занималась сбором информации о таинственном прислужнике Великого магистра, который стоял за бойней в Клемносе и за ритуальными убийствами здесь, в Стаферосе, но все труды оказались напрасными, поскольку объект не оставил никаких следов, присущих именно тому образу убийцы, на который указал Августин. Само собой, Сира понятия не имела, откуда у мятежного инквизитора подобные сведения, однако на месте достаточно быстро обнаружилась причастность к убийствам кого-то из инженеров. Как и предполагал Альвин. Единственное, что не удалось узнать моему другу, так это то, что капитул в столице несколько раз посещала делегация из университета. Причем происходило всё в полной тайне, и потому установить личности посетителей можно было только по косвенным признакам. Альвин говорил о необходимости в строгой отчетности всех перемещений учащихся, учителей и служащих, среди которых свободно могли путешествовать только члены ученого совета и ректор. Но кто поручится, что этот же ректор, если он замешан в убийствах, попросту не мог подделать бумаги другим соучастникам или же вовсе освободить их от этой обязанности? Если в орден прибыла целая делегация, наверняка убийца — не один. К тому же, пусть и поверхностному, выводу пришел координатор Сиры, которому, однако же, не удалось проверить все путевые бумаги университета. В демоническую натуру убийцы никто в здравом уме поверить не мог, кроме самого Цикуты, а разорвать девять человек в мелкую пыль никто, кроме инженеров не способен. Кровавые следы, оставленные убийцей, для поверхностного взгляда невероятно четкие, и дойти по ним до университета не составило никакого труда. Оставался открытым только один вопрос: для чего нужна была такая открытая провокация, а самое главное, для кого? Имперские службы совершенно не торопились начинать чистку среди инженеров, и все будто замерли в ожидании непонятно чего.
— Они ждут, пока в ловушку кто-то попадётся, — озвучил я общую мысль, — но для кого она? Всё выглядит так, словно осталось во всеуслышание крикнуть: «Вот они, убийцы! Неужели никто не видит их окровавленные руки, их кривые оскалы и глаза, полные ненависти?». Но никто не решается это сделать. Толпа стоит и ждет того, кто возьмёт на себя такую ответственность.
— И когда кто-то подаст голос, всем сразу станет понятно, кто выступает против них.
Сира сидела в одной позе, совершенно не шевелясь, уже четвертый час, и от одного взгляда на неё, у меня начинали затекать ноги. На лице её, очищенном от грязи, на удивление не оказалось морщин. Ни одной, как у не слишком реалистичной восковой куклы. Но в то же время она не была лишена какой-то особой красоты, не поддающейся описанию. При совершенно типичной для приморской и центральной частям империи внешности: почти серебряные широкие глаза, узкий прямой нос, сжатые в линию губы, высокий лоб и выступающий аккуратный подбородок, она мне кого-то смутно напоминала. Но вот кого?
Сира не знала, всё ли в порядке с Альвином, как и того, был ли он в апартаментах в момент обыска. Одно она знала точно: гвардейцы пришли именно к нам, и ни к кому другому. Сложно сказать, кто их направил, поскольку помимо императора, властью распоряжаться некоторыми гвардейскими частями имели также члены консистория и особо влиятельные сенаторы. Узнать у них напрямую, к сожалению, не представлялось возможным.
Еще долго я сидел и выпытывал всё новые и новые ответы на свои вопросы, подсознательно испытывая некоторое недоверие к своей собеседнице. Недоверие это было того рода, что собаки испытывают к собственным мраморным копиям, зачем-то изображенным людьми: внешне выглядит точно так же, но не источает ни запаха, ни тепла. И, однако же, камень этот, вероятно, нельзя назвать мертвым, поскольку не может быть мертвым то, что никогда не жило. Такое же впечатление производила и Сира, при первом с нею знакомстве показавшаяся мне вполне обычным человеком. По мере нашего разговора внутреннее содержание её медленно, но неотвратимо раскрывалось передо мной какими-то незначительными деталями, и то, что я видел в нём, совершенно не походило на то человеческое, к чему я привык. Методы воспитания ордена настолько сильно исказили всё, что мы привыкли считать основой нашей сущности, и, образно говоря, создали каменную копию человека, каким-то образом наделенную возможностью осознанно двигаться и исполнять определенные команды. То же касается и отсутствия у Сиры морщин на лице, большая часть которых создается нашими эмоциями: страхом, удивлением, радостью или грустью. Ничего из этого в большей части своего сознательного возраста она, вероятно, не испытывала, или же прятала в глубинах своей души, не давая им выхода.
Осмысливая всё, что мне сегодня стало известно и пытаясь придумать, как со всем этим поступить, я сидел рядом с печью, глядя на пляску огня внутри. Сира, получив временную передышку, легла спать, вытянувшись как струна на своём незамысловатом ложе, застыв и не подавая признаков жизни. Казалось, даже грудь её не поднималась во время вздоха, и не опускалась во время выдоха, сколько я ни приглядывался в тщетной попытке разглядеть в ней хоть что-то человеческое. Сам не заметив как, я погрузился в сон, тяжелый и угрожающий, первый из своих снов, что я запомнил на всю жизнь.
***
Я открыл глаза и обнаружил себя у той же стены, возле которой так нечаянно уснул. Вокруг царил непроглядный мрак, среди которого угадывались лишь почти прогоревшие угли в печи. Холод пробирал до костей, и я незамедлительно поднялся на ноги, решив подкинуть еще немного дров. Пошарив в округе, я с удивлением обнаружил поленницу совершенно в противоположной стороне от той, в которой она прежде лежала: в самом углу у окна, до которого мне пришлось ползти в темноте, опасаясь споткнуться о спящую Сиру. Ветер стих, и в полнейшей тишине каждое моё движение отзывалось раскатами грома, грозящими перебудить не только весь дом, но и все близлежащие улицы. Замерев и не двигаясь, я начал слышать, помимо собственного сердцебиения, нечто совершенно странное. Как будто дышал кто-то огромный, сам дом, заставляя окружающий меня мрак содрогаться от его исполинского дыхания. Очень медленный вдох и такой же медленный выдох, сопровождающийся скрипами в стенах и половицах. В голове у меня
