Быстро набрав в руки дров, я почти бегом отправился в обратный путь, но едва различимый огонек в печи почему-то упорно не желал приближаться, сколько бы я ни прошел на пути к нему. Дом, будто разбуженный звуком моих шагов, задышал чаще и глубже, еще больше нагоняя на меня страху. Бросив дрова, оглушительно попадавшие на пол, я внезапно нашел себя снова сидящим на полу около печки. Страх будто испарился, не оставив и следа. Отодвинув заслонку и заглянув внутрь, я с удивлением обнаружил там вместо углей странные камни, которые и испускали приятный красноватый свет. Более того, на ощупь они оказались едва тёплыми, что позволило взять парочку из них голыми руками. Но как только эти камни оказались у меня в руках, свет их стал меркнуть, пока всего за несколько секунд, не исчез полностью. Тьма вокруг будто придвинулась ко мне еще больше, а дыхание дома стало еще отчетливее. Я уже чувствовал дрожь пола у себя под ногами, ощущал, как огромное чудовище пробуждается, ворочаясь в своём логове. Но страх так и не вернулся. Вместо того чтобы бежать отсюда прочь, я быстро схватил из печки еще один сияющий камень, и бросил его во тьму, в то место, где, как я предполагал, находилось нечто бывшее прежде Сирой.
Прокатившись по полу, камень остановился прямо перед ворохом какого-то тряпья, среди которого теперь можно было разглядеть маленький силуэт, похожий на младенца. Подойдя поближе, задерживая дыхание и стараясь не потревожить и без того беспокойного монстра дома, я утвердился в своих догадках: передо мной действительно лежало маленькое тельце. Крохотные ручки его замерли, поднесенные к такому же маленькому, но по-старчески сморщенному рту и казались вполне живыми, но, прикоснувшись к нему, я отчетливо осознал, что ребенок был мертв, причем уже довольно давно: так холодна оказалась его кожа, успевшая даже окоченеть.
— Беги прочь, пока тот, ДРУГОЙ не воспользовался тобой.
Звук исходил от мертвого младенца, но был голосом взрослого, почти что старого человека. Глаза младенца распахнулись, сверкнув на миг огненным всполохом.
— Посмотри, что ОН сделал со мной.
— Кто ты? — дрожащим от страха голосом спросил я.
— Я — пропащая душа, запертая в оболочке из плоти, которая мне уже не принадлежит.
— Про какого другого ты говоришь? И кто такой он?
— ОН — это я. ДРУГОЙ — тот, кем станешь ты, если останешься здесь. Слышишь? ОНИ видят тебя, чувствуют и жаждут завладеть, потому что одной ногой ты уже переступал Кромку.
— Скажи мне своё имя.
— Беги!
Весь дом содрогнулся как от страшного удара, и тьма, до той поры непроницаемая и эфемерная, будто превратилась в ледяной поток, захлестнувший меня своим течением. Страшный холод пронзил всё моё тело и я, вероятно, закричал, хотя даже не мог услышать звука собственного голоса, заглушаемого поднявшимся шумом.
***
Когда я очнулся, судорожно пытаясь вдохнуть сведенными судорогой легкими хоть немного воздуха, начинался рассвет. Ставни оказались распахнуты, и через них в комнату пробирался холод зимнего города. Сон этот, немного развеянный первыми лучами солнца, всё равно не казался мне сном. Скорее, недавним воспоминанием, но никак не вымыслом собственного сознания: до той поры мне просто не приходилось видеть сны, а те, что всё-таки приходили ко мне, казались странным, незапоминающимся калейдоскопом, в котором не проглядывало и толики смысла.
Сира уже проснулась и готовила какую-то похлебку в кастрюле над топящейся печкой. Судя по запаху, что-то очень сытное и вкусное. Взгляд её лишь на одно мгновение задержался на мне, и снова переместился на объект её деятельности, за которым она следила с тщательностью кошки, караулящей мышь. Я чувствовал себя разбитым и не выспавшимся, чему особенно способствовал сон в сидячей позе. Всё тело затекло, мышцы ныли при каждом движении, но голова при этом оставалась на удивление ясной, будто бы отделенной от телесно оболочки.
— Отличный сегодня день, не правда ли? — чтобы развеять гнетущую меня тишину, спросил я скорее больше для самого себя.
— Правда, кир.
Впрочем никакого другого ответа от Сиры я и не ожидал, и, как бы я ни пытался, организовать развернутый диалог вряд ли бы получилось. Мне отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться и рассказать о снедающих меня тревогах, но Сира вряд ли смогла бы помочь мне дельным советом. И потому я решил высказаться для себя самого, как частенько делал Альвин, которого я не раз заставал за разговорами с самим собой. «Приятно иногда поговорить с умным человеком», — обычно так он отвечал мне в подобные моменты.
— Мне нужно знать, где сейчас находится мой друг, и поэтому сегодня я навещу брата. Он наверняка должен быть в курсе. Тебе же предстоит отправиться к Цимбалу, и начать подготовку к нашей миссии, ему будет полезно узнать ту информацию, что ты мне вчера сообщила.
— Ты уверен в нём? Стоит ему сказать лишнее слово там, где не нужно, и всему конец.
— Другого выбора у нас нет. Вдвоем мы вряд ли сможем сделать то, что замыслили. И если ты, вместе с людьми Цимбала попадешь внутрь через стоки, я же планирую поступить наоборот.
— Что ты имеешь в виду, кир?
— Еще не знаю. Но, надеюсь, скоро узнаю.
Ни помыться, ни умыться, в этом доме было негде, и потому, дав Сире какие-то неопределенные указания, я отправился в ближайшие термы, где долго отмокал и грелся, стараясь забыть странный сон, который никак не шел из моей головы. А еще, после ночи, проведенной в доме моей покойной возлюбленной, мне снова явился её образ, испятнанный галлюцинациями, явившимися мне в Сэптеме во время предпоследнего обострения моей болезни. Как будто длинная и острая игла прошила моё сердце, на мгновение ослепив меня страшной болью. И чувства снова исчезли, спрятались где-то в той тьме, в которой мне довелось побывать этой ночью. Какое-то ощущение недосказанности между нами двумя, растущее после нашего расставания, исчезло, будто его и не было. Будто разум мой отказался признавать даже само существование тех чувств, что нас прежде связывали, и тех, что возникли после нашей последней встречи два года тому назад. Я помнил всё, как и прежде, совершенно отчетливо, но больше ничего не чувствовал, кроме тянущей ностальгии
