Иными словами, мне предстояло провести несколько недель сидя за перечитыванием сотен и тысяч бумажек. Дело, безусловно, достойное младшего дознавателя. Трифон даже не удостоил меня более подробными инструкциями и четкими целями, отправив к Экеру, который, по всей видимости, эти инструкции получил в более чем полном размере. Зная дотошность наставника, объем работ должен быть колоссальным. Наверное, стоило почувствовать разочарование, приправленное толикой душевной пустоты и серой грусти, но разум покорно оградил меня от всего этого, предоставив взамен картину куда более привлекательную. Впереди была еще целая ночь и, вероятно, день, которые можно потратить на что-нибудь приятное. А потом, если повезет, Трифон забудет обо мне и Экере, с головой уйдя в расследование возможной ереси, и даже не вспомнит о порученной нам работе. А к тому времени как моё имя снова всплывет в его лысой голове, Экер и сам управиться со всеми этими каталогами, письмами и бумагами, толку в которых почти никакого.
В то время я был убежден, что подобное убийство не раскрыть возней с бумагами, поскольку они просто-напросто недостойны всего грандиозного замысла, скрывающегося за спиной убийцы, и для поиска его нужно нечто действительно экстраординарное. Наверное, прислушайся я к словам Трифона, события приняли бы совсем иной оборот. Когда тебе шестнадцать, в душе еще горит страстное пламя и невозможно разглядеть пользу в мелочах. Но иногда такой подход всё же помогает разглядеть целое до того, как маленькие кусочки сложатся во что-то определенное.
***
«Цветущая Эвридика» была тем местом, где в дореформенные времена находилось подпольное питейное заведение. Официально — ассамблея свободных поэтов и прочих деятелей искусства, которым не брезговали и высокопоставленные лица столицы. На деле же обширные катакомбы, находящиеся под ее зданием, вмещали в себя винные погреба и тех, кто, несмотря на наставления церковных братьев, находил свою собственную истину в вине. Теперь «Эвридика», конечно же, утратила свой подпольный статус, но в недрах ее всё также можно было найти любые виды удовольствий, не слишком распространенные в прочих заведениях подобного типа. В глубоких подвалах «Эвридики» пили настойки дурмана, курили гашиш и «листья счастья», здесь же располагался один из крупнейших лупанариев Стафероса. И, само собой, предназначалось это заведение только для очень богатых людей.
Еще какую-то четверть века назад весь алкоголь, как и табак, были запрещены по всей территории империи. Инквизиция жила и процветала, как процветала, впрочем, и подпольная торговля, ориентированная, как ни парадоксально, и на церковных служителей и иже с ними, в то время еще только ступивших на скользкую дорожку «истинной праведности», как это сейчас принято называть. Доктрины церкви и ордена переписывались не раз, и двадцать пять лет назад Иоганн Шестой, признанный после смерти святым, в последний раз внес свои правки, навсегда поставив точку в истории отношений церкви и ордена с мирской властью. Тем самым, в итоге, он подписал смертный приговор тому образу ордена, какой он задумывался отцами-основателями. Орден поменял свои приоритеты с морально-нравственного и социально-правового на карательный, став неким извращенным видом военного братства. Ересь в ее прежнем варианте, устарела: инакомыслящих, таких, как последователи идеи Темного Отца, почти перестали преследовать, поскольку их существование никак не вредило жизни империи. Теперь всю свою мощь аппарат инквизиции направил на выявление внутренних и внешних врагов, борьбу неверными. Обусловлено всё это было одним-единственным фактом: затраты на содержание штата инквизиторов, боевых братьев, дознавателей и шпионов в какой-то момент достигли астрономических размеров, тотальный контроль за блюдением законов божиих перешел все мыслимые и немыслимые границы, поставив под сомнение даже власть императора. Всё шло к тому, что вскоре на место императора встал бы теократ, голос и длань Антартеса. Само собой, никого, кроме самих иерархов ордена это не устраивало, и Великому магистру, к счастью, человеку благоразумному, дабы избежать гражданской войны, пришлось поступиться некоторыми догмами, определяющими жизнь ордена без малого целое столетие со времен становления Шестой империи. Мало кто знает, но большую часть иерархов, выступавших за прежний курс развития, в конечном итоге быстро и тихо устранили, дабы не вызвать широкой огласки. Гонения на остатки теократической группировки впоследствии длились без малого три года, и постепенно штат ордена по сравнению с былыми временами уменьшился на половину, а влияние и вовсе на три четверти.
Мне, как человеку непосвященному, так и не удалось вызнать, что сделал Иоганн, и как именно была проведена реформа, но бытует мнение, будто Великий магистр без малого внес свои правки прямо в Книгу Антартеса, навсегда закрыв дорогу ордену и святой церкви к императорскому трону и светской власти. Все сведения касательно реформы Иоганна засекретили, а всем, кто не был причащен к ним, оставалось только пожинать плоды деятельности Великого магистра, мгновенно превратившие строгую нравственность в буйное процветание оргий времен первых империй.
Всю ночь я провел без сна, тщетно пытаясь забыться, но к рассвету бросил это бесполезное занятие. Мне не хотелось никуда идти, особенно в полуденную жару, расплавившую мостовые Стафероса, но разговор с Альвином должен был привести мои мозги в порядок, и я чувствовал, что именно это мне необходимо больше всего. Никто из моих друзей и приятелей не обладал подобным складом ума, и никто больше не мог дать мне действительно дельного совета касательно сложившейся ситуации. Я сам не знал, чего хочу от всей истории с убийством Дарбина и от жизни в целом. Альвин, как ни странно, знал. В отличие от тех моих соратников по военной школе, кто всегда предпочитал веселье тяжелым умственным упражнениям, он никогда не тратил время на пустые разговоры, и в этом я чувствовал с ним своё родство, пусть у меня эта черта и не доходила до того абсурда, в который скатывался временами Альвин. Я с трудом смог найти в себе силы отклонить предложение Домнина и всей его шумной компании о поездке на охоту в Южную рощу. Каждый из этой компании был если не готовым воином, которые с года на год ждали своего направления в действующие силы легионов, то, как минимум, удачным вложением сил и средств их родителей. За те годы, что мои наставники обучали меня мастерству войны, я неплохо выучился лишь дуэльной схватке и совершенно не чувствовал строя, постоянно выбиваясь на своем впадающем в уныние Хлысте из монолита имперских катафрактариев. Тем не менее, бывшие мои товарищи относились ко мне хорошо и прежде я никогда не чувствовал себя так одиноко, до тех пор, пока не оказался в рядах ордена. Здесь, наверное, каждый чувствовал себя именно так, и даже Феникс не пробуждал
